Князья Ада

– Ты дурак и трус. С Цзи Фу всё будет в порядке. Он выздоравливает. А что до Ли, то он – цзян-ши. Его тело – как алмаз, и оно сильнее крови куэй. Если он отказывается обращать тебя в цзян-ши, что нам ещё остаётся? Не будь ребёнком и дай мне руку.

Цзи Туань подал своей грозной тётушке руку и повёл к дверям основного павильона, подстраиваясь под её семенящую походку, туда, где под землёй таилась обитель их узника, где в темноте и безопасности вампир Ли мог жить вечно.

Эшер и Мизуками спустились с террасы и устремились через дворик. От жгучего холода их дыхание вырывалось изо рта облачками белёсого пара.

Добравшись по крытой дорожке до того дворика, где располагался павильон свиданий Ан Лу-таня, они выскользнули в переулок Великого Тигра.

Снаружи оказалось тихо – беспорядки в «Саду императрицы» уже прекратились, но представить их масштабы было нетрудно; переулок Лотоса встретил беглецов разорёнными витринами лавочек, разбитыми ставнями, землю усеивали обломки мебели и осколки бутылок. Повсюду виднелись фонари – хозяева магазинов пересчитывали уцелевшие ящики и проверяли, сколько товара исчезло. На крепких стенах хватало выбоин от пуль, а в воздухе кисло пахло рвотой и разлитой выпивкой.

Остановившись возле самой винной лавки, Мизуками поинтересовался у полицейского в синей униформе:

– Кто-нибудь серьёзно пострадал?

В ответ пекинский страж порядка добрых несколько минут распинался о «длинноносых чужеземных бесах, вонючих сыновьях рабынь», выражал надежду, что их командование будет пороть их ржавыми цепями до тех пор, пока шкура со спины не слезет, но добавил, что нет, обошлось без убитых.

Мизуками сунул ему несколько монет и помахал рукой паре рикш. Дождавшись, пока Эшер заберётся в одну из повозок, граф скомандовал вознице:

– В японское посольство.

А спустя полтора часа – к тому времени на дворе было уже почти три утра, Эшер, меривший шагами скудно обставленную комнатку в задней части коттеджа Мизуками, шириной всего в четыре циновки, услышал скрип входной двери и чьи-то торопливые шаги по татами. А ещё через мгновение дверь в комнатку распахнулась – и Лидия бросилась в его объятия.

Глава двадцать третья

– Сорок… – Джеймс повертел в руках записку Исидро.

Несмотря на то что в коттедже имелась современная электропроводка, Мизуками явно предпочитал мягкий свет парафиновых ламп. На китайском столике в углу стоял масляный светильник – нелепый шар в розовый цветочек, – и в его оранжевом сиянии странные буквы, выведенные кистью для каллиграфии так, будто это рисунки, резко выделялись на плотной жёлтой бумаге.

Не считая столика с лампой, остальная комната, как и все прочие в этом доме, была обставлена на японский манер – то есть, по западным меркам, оставалась наполовину пустой. Когда Эшер и Мизуками вернулись в посольство, слуги притащили туда одеяла, чтобы Джеймс мог поспать, плотный квадрат ткани сразу закрыл две трети пола.

Однако сейчас Эшер сидел на татами, скрестив ноги, возле низенького столика. Лидия пристроилась на подушке рядом с ним.

Слуга принёс им чай и вышел, оставив супругов наедине.

За окном потихоньку занимался рассвет.

– Сорок – это не так уж и много, – откликнулась Лидия тем равнодушным тоном, каким разговаривала всегда, когда была чем-то серьёзно обеспокоена.

И Эшер знал, что беспокоит её сейчас отнюдь не численность стаи.

– Когда в вашем отряде всего человек пять или шесть, сорок – это много, – заметил он. – Особенно если учесть, что любая рана, если в неё попадёт достаточно крови яо-куэй, приведёт к тому, что через пару дней ты и сам пополнишь их ряды.

Лидия опустила глаза на собственные руки. «Мы должны вытащить его оттуда» – эти слова так и остались несказанными – ей не хватало духу произнести их хотя бы мысленно – и продолжали висеть в воздухе всё то время, пока супруги обсуждали, как лучше использовать взрывчатку и хлорин и каким образом отгонять крыс, чтобы те не мешали закладывать заряды гелигнита. («Интересно, найдётся ли у немецких солдат лишний фламменверфер[51] и не согласятся ли они одолжить его нам?..»)

Джеймс всё понимал. Легко было повторять себе – «он такой, какой есть, и никогда не станет другим», точно так же, как оправдывал своё поведение Грант Гобарт. Карлебах как-то раз заметил в разговоре об Исидро: «Отныне всякое убийство, которое он совершит, будет на твоей совести». И Джеймс понимал, что профессор абсолютно прав.

Тот факт, что дон Симон Исидро отправился в шахты в первую очередь ради того, чтобы помочь Эшеру в поисках Иных, чтобы не дать этой заразе распространиться дальше, значения не имел. Как и тот факт, что он уже спасал жизнь и Эшеру, и Лидии и тем самым позволил родиться Миранде.

Да, за почти двадцать лет службы в департаменте Эшеру и самому неоднократно доводилось убивать – но он-то в конечном итоге сменил образ жизни. А Исидро не смог бы – да и не стал бы этого делать.