Услышав об этом, святые отцы, сострадайте нам, смиренным, страдающим за общее наследие веры, и, насколько возможно, протяните руку. Нам известна ваша жизнь в огне искушений от [иноверного] народа[1640]
, и ублажаем ваше исповедническое терпение, и, не различая, называем вас мучениками Христовыми. Но все же постарайтесь стать преподобнейшими гасителями и возгоравшегося у нас огня злочестия[1641]. Да, просим отеческие ваши сердца, вы – единоревностные отрасли сего божественного Саввского корня, помимо всего прочего воистину горячего и возгорающегося на защиту веры. Ибо известно, как в прежних поколениях блаженные савваиты подвизались в борьбе за истину. А вы воистину [причастники] той же самой благодати и Того же Самого Духа, почтеннейшие, то же самое и в нынешнем нововведении в вере не откажитесь по возможности явить, так что вы возвеселите и Бога, за Которого у нас и речь, и всеблаженного Савву вместе со всеми святыми. Довольно же будет для требующегося, если и ничего другого, чтобы прелюбодейный собор, анафематствоваший святых, был бы [в свою очередь] анафематствован у вас, а во-вторых, чтобы вы даровали нам ваши священные молитвы ради терпения на причиняющих нам зло и единодушия и мира в церквях Христовых. (853)556. К чаду Григорию[1642]
(853) Всю эту речь [прими], возлюбленный брат, как Христов воин, как заточенный вместе со мной за Евангелие Его, не без огорчения (ибо это весьма неразумно), но и не печалясь больше, чем нужно (ибо это совершенно бесполезно).
Я получил два письма, одно от нашего отца[1643]
, а другое – от брата Афанасия, и отец наш поистине укорял наше смирение, но и преклонил мою несчастную душу к состраданию, а брат Афанасий так разбушевался против моей немощи, аще бы не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя (Пс. 93:17). Ведь ты знаешь, что когда человек надеется на помощь от кого-то и считает его единомысленным, имеющим равное намерение и то же усердие, а во время войны видит от него перемену к противоположному, то претерпевает некое смертельное страдание.Вот таким показалось мне, любимейший, нынешнее дело. Второй тяжкой, а вернее дурной вестью, одной за другой, старается совлечь мой ум и несчастную мою душу во ад, пусть даже, как он говорит, щадя. Оба они напористо говорят, что это не ересь[1644]
, особенно то, что касается β и γ[1645] (я ведь понимаю и речи, и настроения обоих), а поэтому предлагают и ставят на вид, чтобы я пересмотрел написанное мною как ошибочное, чтобы-де, постыдившись исправиться, я не был отлучен от Церкви потомками, которые найдут эти сочинения чуждыми Богу; причем первый пишет, что я гневлив и исступлен, а второй – что я хуже кендукладов, и «никто из братий не соблюдает твоих слов» (скрытно укоряя мои ответы на вопрошания), и что они разделились на множество мнений, и многие, притом из первенствующих, говорят так, пусть даже никто не знает, что я писал, – приводя неразумные и странные доводы, будто бы я противоречу сам себе в моих писаниях, и уча со всею силою, что это хорошо. Потому что, (854) говорит он, [я объявляю] всех друзей и благочестивых, из-за того что они называют это не ересью, а только нарушением заповедей Божиих, попирателями божественных канонов и несвященными: «всячески избегайте общения с ними», и другое вдобавок к сказанному ставя в укор, чего нельзя изложить в письме из-за множества[1646].Так что же я, смиренный? Отряхнув уныние с помощью брата Евпрепиана и отрекшись в намерении от всякой плоти, взирая же только на Бога, за Которого мне это и через Которого сугубая помощь немощному и косному, я ответил письмом, как должно, разрешая их недоумения и настояния свидетельствами из Писания и отцов в восьми с половиной тетрадях. Итак, видя, что причина разногласия – то, что они не выносят гнева правителя[1647]
из-за названия ереси, или у некоторых неспособность вместить это умом, а может быть, и подтачивающее жало зависти, – и со всех сторон находясь в затруднении, боясь раскола от нас самих, который обрадовал бы диавола и еретиков, но [считая], что согласиться с ними означает отступничество от истины, я по совету брата, подражая нашим святым отцам, пришел к икономии, не содержащей, по-моему, ничего вредного и неприемлемого для закона Божия. И я изложу, в чем она состоит.