Книга алхимика

В ее голосе не было и тени скрытой насмешки. Мама и не думала меня ни в чем упрекать. От ее искренней безграничной любви ко мне у меня заныло сердце. Да, я сдержал данное самому себе обещание регулярно бывать дома и стал проводить с родителями больше времени, чем в былые годы, однако навещал я их все равно не слишком часто. И я не мог простить себя, что, перебравшись в особняк Салима, на долгие годы бросил их. Я так горевал, потеряв отца, что на некоторое время даже забыл об Азизе и перестал интересоваться государственными делами.

Только когда я вышел из покоев Абу, до меня дошел смысл сказанного эмиром. Я вспомнил, что уже видел Ефрема.

Понятия не имею зачем, но он приходил на похороны моего отца. Возможно, его отправил Азиз, чтобы не ходить самому. Мне доводилось слышать о Ефреме, переехавшем в наш город за несколько лет до смерти отца. О Ефреме говорили как об успешном дельце. Знал я и то, что недавно ему удалось правдами и неправдами проникнуть в окружение визиря. Да и как я мог об этом не знать. На базаре только и говорили, что у принца «новый иудей». На поминки Ефрем не остался. После похорон он откланялся, выразив соболезнования и сказав, сколь сильно восхищался моим отцом. Ефрем очаровал мою мать. Спокойный, привлекательный мужчина средних лет, он вдобавок ко всему был, на изумление, сладкоречив. А еще он любил украшения — к пейсам Ефрем повязал синие ленты, украшенные бриллиантами. Потом мать еще и отчитала меня за то, что я, мол, невзрачно одеваюсь, и заявила, что Ефрем больше похож на царедворца, чем я. Я его сразу невзлюбил. Самые опасные льстецы и лизоблюды — это те, кто умеет тщательно скрывать свои честолюбивые помыслы. И вот теперь этот человек, способный столь ловко втираться в доверие, будет давать советы принцу? Мне стало не по себе, но я махнул рукой и выкинул мысли о Ефреме из головы.

В надлежащий срок Азиз и Ефрем объявили о новом бюджете. Это был первый бюджет, составленный с того момента, как Азиз занял должность визиря. Принц всех потряс. Он на четверть сократил налоги, и это при том, что расходная часть выросла в полтора раза. На базаре принцу, как и прежде, пели осанну, но акценты теперь сместились. Народ стал говорить, что отец был Давидом, создателем сильного государства. Сын же его — мудрый не по годам Соломон, и с ним люди сделаются еще богаче.

Азиз сбросил личину кротости. Она ему теперь была без надобности. Его любили, им восхищались, словно он прославленный поэт или бард, а не принц. Памфлеты прославляли его любовные подвиги и перечисляли знаменитых красавиц, которых он соблазнил. По тавернам рассказывали стихи, якобы сложенные Азизом. Однажды я с ужасом узнал собственные вирши, посвященные Азизу, вот только имя и пол адресата в них был изменен.

Один предприимчивый арабский ремесленник, каким-то чудом добыв стих, написанный рукой Азиза, стал воспроизводить его на сервизах, которые ему заказывали на свадьбы и другие памятные события. Таким образом, ему удалось заработать целое состояние. Его конкурент-христианин, не желая отставать, стал делать вазы, украшенные изображением Азиза на соколиной охоте, которые входили в праздничный столовый сервиз. Сервизы шли нарасхват — христианские купцы отрывали их с руками.

Азиз пытался показать, что столь сильная народная любовь его смущает, однако он всегда старался оставаться на виду, желая, чтобы о нем говорили не умолкая. Ему нравилось наслаждаться преимуществами, которое давало его положение. Всякий раз, когда он шел на службу — пешком, как и его отец, — впереди принца вышагивали музыканты, а позади ехала конница в серебряных доспехах, убранство которых он разработал сам. Над принцем несли балдахин, но не мускулистые нубийцы, как это было в случае с его отцом, а красавицы рабыни. Каждый день, когда Азиз шел через базар, процессия собирала толпы зевак. Принц махал рукой людям и, поблескивая огромными глазами, поглядывал на женщин, очаровывая их, как давным-давно околдовал меня в те далекие времена, когда он еще был моим Оленем. Быть может, лишь мы с Паладоном знали, сколь он тщеславен, простой же народ боготворил его за искренность и честность.

Да, в тот момент уже я начал сомневаться в том, что Азиз способен править государством, но, как и большинство горожан, любил его и потому не мог оставаться беспристрастным. Недавние события, связанные с визитом кастильского посольства, вновь пробудили страхи перед войной с христианами, но пока мир ничто не нарушало, и жители нашего эмирата, подобно страусам, предпочли спрятать головы в песок. У нас был юный, красивый, трудолюбивый визирь, следовавший заветам своего отца. Чего нам было опасаться? Мы, не желая смотреть правде в глаза, одурманили себя верой в то, что нашей спокойной жизни ничто не угрожает.

Теперь мы ничем не отличались от жителей других эмиратов Андалусии. Мы стали лотофагами[57], не желавшими видеть того, что хотел показать нам Салим. Это было особенно печально, памятуя о том, что отец Азиза положил жизнь, стараясь отвести беду, которая была уже готова обрушиться на нас.