Книга Балтиморов

Он тронулся с места, я проводил его взглядом и пошел к своему черному «ренджроверу», стоившему — я специально посчитал — пять его годовых зарплат.

Во времена своей славы Гольдманы-из-Балтимора любили ездить в Бал-Харбор, шикарное предместье на севере Майами. Там находился торговый центр под открытым небом, где были только шикарные бутики. На моих родителей это место наводило ужас, но они отпускали меня туда с дядей, тетей и кузенами. Устраиваясь на заднем сиденье их машины, я снова ощущал то немыслимое счастье, какое охватывало меня, когда я бывал с ними один. Мне было хорошо, я был — Балтимор.

— Помнишь, как мы сюда ездили? — спросил дядя Сол, когда мы остановились на парковке торгового центра.

— Конечно.

Я поставил машину, и мы пошли вдоль водоемов на первом этаже, где плавали водяные черепахи и громадные золотые рыбки; когда-то мы с Гиллелем и Вуди их страшно любили.

Взяв себе кофе в картонных стаканчиках, мы уселись на скамейку, поглазеть на прохожих. Глядя на водоем, я напомнил дяде Солу, как нам однажды взбрело в голову поймать черепаху и мы все втроем — Гиллель, Вуди и я — оказались в воде. Он расхохотался, и от его смеха мне стало хорошо. Это был его прежний смех. Прочный, мощный, счастливый. Я словно вновь увидел его таким, каким он был пятнадцать лет назад, когда в дорогом костюме ходил по бутикам под руку с тетей Анитой, пока мы, Банда Гольдманов, карабкались по искусственным скалам в водоемах. Всякий раз, возвращаясь сюда, я снова вижу перед собой тетю Аниту, ее величественную красоту, ее чудесную нежность. Слышу ее голос, чувствую, как она гладит меня по голове. Вижу блеск ее глаз, ее изящный рот. То, как любовно она держится за руку дяди Сола, как полны внимания ее жесты, как она незаметно целует его в щеку.

Хотел бы я в детстве поменять своих родителей на Аниту и Сола Гольдманов? Да. Сегодня я могу это утверждать, не изменяя своим собственным. На самом деле эта мысль была первым преступлением, совершенным мною по отношению к родителям. Я долго считал себя самым нежным сыном. Однако я совершал это преступление всякий раз, когда стыдился за них. А момент этот настал очень быстро: зимой 1993 года, во время наших традиционных каникул во Флориде, я по-настоящему осознал превосходство дяди Сола. Это случилось сразу после того, как старшие Гольдманы решили перебраться из своей квартиры в Майами в дом престарелых в Авентуре. Квартиру продали, и собираться всем-Гольдманам-вместе стало негде. Когда мать сообщила мне об этом, я сначала решил, что мы никогда больше не поедем во Флориду. Но она успокоила меня:

— Марки, милый, мы просто будем жить в гостинице. Ничего ведь не изменится.

На самом деле изменилось все, вообще все.

В прежние времена мы были вполне довольны жилым комплексом, в котором жили старшие Гольдманы. Несколько лет мы знали только сборища в гостиной, догонялки по этажам, давно не чищенный бассейн, грязноватое кафе, а большего нам и не требовалось. Стоило перейти улицу, и мы оказывались на пляже, а рядом высился громадный торговый центр, суливший море удовольствий в дождливые дни. Всего этого с избытком хватало для счастья. Для Гиллеля, Вуди и меня важно было одно: мы вместе.

После переезда пришлось все устраивать заново. Дядя Сол переживал на редкость удачный период, его советы ценились на вес золота. Он купил себе квартиру в элитном жилом комплексе на Вест-Кантри-Клаб-Драйв под названием «Буэнависта», который перевернул вверх дном всю мою систему ценностей. В комплекс «Буэнависта» входила тридцатиэтажная жилая башня с гостиничным обслуживанием, гигантским гимнастическим залом, а главное, с бассейном, каких я ни до, ни после не видел: с пальмами по периметру, водопадами, искусственными островками и двумя рукавами, петляющими, словно река, посреди пышной растительности. Бар для купальщиков был сделан прямо в воде: в тени, под соломенной крышей, на уровне воды находилась стойка, а сиденья были закреплены на дне бассейна. Второй бар, обычный, под тентом, обслуживал клиентов на террасе, а рядом с ним раскинулся ресторан только для жителей комплекса. «Буэнависта» была исключительно частным пространством, попасть туда можно было только через ворота, запертые двадцать четыре часа в сутки; они открывались лишь после того, как вы показывали удостоверение личности охраннику с полицейской дубинкой, сидевшему в будке.