Книга Балтиморов

— У него в комнате я прибралась, вы увидите. Там был такой кавардак, а в беспорядке трудно сосредоточиться. А все его старые игрушки я сложила в шкаф.

Александра засмеялась, а я готов был провалился сквозь землю от стыда.

— Мама!

— Ох, Марки, — отозвалась мать, — все и так знают, что ты разбрасываешь грязные трусы где попало.

— Спасибо, миссис Гольдман, вы очень любезны, — сказала Александра. — А теперь мы пойдем к Маркусу. Ему надо делать уроки. Я его заставлю трудиться в поте лица.

Я отвел ее в свою комнату.

— Так мило, что мама называет тебя Марки, — сказала она.

— Я ей запретил меня так называть.

— А еще я с удовольствием посмотрю твои игрушки.

Мои занятия с Александрой состояли в том, что я целовал ее с языком и гладил ее груди. Меня ужасала и одновременно возбуждала мысль, что мать в любой момент может зайти в комнату и принести нам печенье. Но она не вошла ни разу. Тогда я считал, что судьба меня милует, а сейчас понимаю, что, наверно, недооценивал мать: она явно все понимала и не хотела мешать сыну наслаждаться юношеской любовью.

Мать была в восторге от Александры. Отметки у меня резко пошли вверх, и я снова обрел свободу.

Вскоре я стал все выходные проводить в Нью-Йорке. Если матери не было, Александра приглашала меня к себе. Я подходил к дому с колотящимся сердцем, она открывала дверь, брала меня за руку и вела в свою комнату.

Долгое время Александра в моем сознании связывалась с рэпером Тупаком. У нее над кроватью висел его огромный постер. Мы падали на матрас, она раздевалась, а я видел Тупака: он глядел на нас и поднимал большой палец в знак одобрения. Мне и сегодня достаточно услышать его песню по радио, чтобы у меня, как у собаки Павлова, сработал условный рефлекс и я представил себя с ней в постели. Именно она научила меня заниматься любовью, и у меня, надо сказать, неплохо получалось. Я чувствовал себя все увереннее. Входил к ней в комнату, приветствовал мистера Тупака, мы сбрасывали одежду и приступали к своим играм. После секса мы долго разговаривали. Она натягивала широкую футболку и, свернув косяк, курила в открытое окно. Да, именно она впервые дала мне попробовать марихуану. А когда я, вымотанный и укуренный, возвращался в Монклер, мать за ужином непременно спрашивала с едва заметной улыбкой:

— Как поживает малышка Александра?

Не знаю, кто из Банды Гольдманов первым познал радости любви — я или не я. Говорить об Александре с Вуди и Гиллелем было для меня невозможно. Мне казалось, что я их предаю. Впрочем, Александра в любом случае просила никому не говорить о наших отношениях, так что приходилось молчать.

Иногда я видел, как после уроков она гуляет с мальчиками постарше. Подойти я не мог и буквально заболевал от ревности. Встретившись с ней в кафе, я спрашивал:

— Это что за придурки за тобой увиваются?

Она смеялась:

— Они никто. Просто друзья, ничего серьезного. Ничего такого серьезного, как с тобой.

— А мы можем как-нибудь погулять с твоими друзьями? — молил я.

— Нет. Ты не должен никому про нас говорить.

— Но почему? Мы уже почти четыре месяца вместе. Ты меня стыдишься, или что?

— Хватит загоняться, Маркикетик. Просто лучше, чтобы про нас никто не знал.

— Откуда ты знаешь, что я никому не говорил?

— Знаю. Потому что ты другой. Ты очень честный парень, Маркикетик. Ты не похож на других мальчишек, тем и замечателен.

— Перестань называть меня Маркикетик!

Она улыбалась:

— Ладно, Маркикетик.

* * *

Поздней весной 1996 года Патрик Невилл, который уже несколько месяцев старался переехать в Нью-Йорк, чтобы жить поближе к дочери и попробовать спасти свой брак, получил важный пост в каком-то инвестиционном фонде, офис которого тоже находился на Манхэттене, и, в свою очередь, покинул Оук-Парк. Теперь он жил в отличной квартире на 16-й авеню, неподалеку от жены. У Александры появилось два дома и две спальни, отчего я стал ездить в Нью-Йорк еще чаще. А когда Патрик и Джиллиан уходили вместе поужинать и попытаться восстановить отношения, мы даже не знали, куда направиться и в которой квартире встречаться.