Книга чая

В трепещущих серых сумерках весеннего рассвета, когда в ветвях деревьев птицы нашептывают свои непостижимые каденции, разве не чувствуете вы, что в этот момент они разговаривают со своими любимыми о цветах? У человека возвышенное отношение к цветам формировалось, должно быть, одновременно с любовной поэзией. Каким еще образом, как не на цветах, очаровательных в своей непосредственности, благоухающих и молчаливых, мы можем представить, как расцветает невинная душа? Первобытный человек, который преподнес своей избраннице первый венок, преодолел таким образом жестокость, стал существом разумным и чувствующим, поднявшись над грубостью естественных потребностей. Он вступил в мир искусства, когда осознал утонченную пользу от бесполезного.

В радости или печали цветы остаются нашими верными друзьями. Мы едим, пьем, поем, танцуем и флиртуем с их участием. С цветами проходят свадьбы и крестины. Мы не смеем умереть без них. Благоговеем перед лилиями, медитируем с лотосом, погружаемся в сражение между боевыми порядками роз и хризантем. Даже предпринимаем попытки говорить на языке цветов. Как можно прожить без них? Картина мира, в котором нет цветов, пугает. Без цветов у постели больному не будет утешения, без цветов усталым душам не увидеть проблеска счастья в темноте. Их невозмутимая нежность восстанавливает в нас веру в мироздание, даже когда тревожный взгляд ребенка напоминает нам об утраченных надеждах.

Грустно сознавать, что невозможно забыть о том, как, несмотря на наше дружеское общение с цветами, нам не удалось далеко уйти от повсеместной грубости. Стоит скинуть овечью шкуру, и волк внутри нас очень скоро покажет зубы. Не зря же кем-то было замечено: в десять лет человек – животное, в двадцать – безумец, в тридцать – неудачник, в сорок – мошенник, в пятьдесят – преступник. Возможно, преступниками становятся те, кто так и не переставал быть животным, для кого нет ничего истинного, кроме голода, нет ничего святого, кроме собственных желаний. Святыня за святыней проплывает перед нашими глазами, но только один алтарь навсегда запечатлевается в памяти – тот, на котором мы воскуряем благовония нашему верховному идолу: самим себе. Наш бог – это величие и деньги, пророк его! Мы истощаем природу, принося ее в жертву ему, хвастаемся, что одолели материю, и забываем, что это материя поработила нас. Каких только злодеяний мы не совершали от имени культуры и усовершенствования!

Скажите мне, нежные цветы, звездные слезы, тянущиеся ввысь в саду, поворачивающие головки к пчелам, когда они поют о росе и солнечных лучах: вы догадываетесь, какая ужасная судьба ожидает вас? Мечтайте, раскачивайтесь, проказничайте под дуновением летнего ветерка, пока можете. Завтра безжалостная рука возьмет вас за горло. Вас выдернут, разорвут на части и унесут неизвестно куда. Мерзавка, она может казаться такой прекрасной! Она может говорить, что вы – само очарование, в то время как пальцы ее будут липкими от вашей крови. Скажите, это и есть доброта? Может, такова ваша судьба – быть лишенными свободы, оказавшись в волосах той, у которой – вы это знаете – нет сердца, или очутиться в петлице того, кто никогда бы не осмелился заглянуть вам в лицо, будь вы людьми. Может, ваш удел заключается в том, чтобы вас вставили в узкогорлый сосуд с застоявшейся водой и дали утолить безумную жажду, которая предвещает конец жизни.

Цветы, если бы вы вдруг оказались на землях микадо, то через какое-то время повстречали бы наводящего ужас человека, вооруженного ножницами и маленькой пилкой. Он мог бы назвать себя цветочных дел мастером, мог бы потребовать для себя прав доктора, и вы инстинктивно возненавидели бы его, потому что вам известно, что доктор всегда старается продлить мучения своей жертвы. Он стал бы обрезать, сгибать, скручивать вас, заставляя принимать немыслимые позы, которые, как ему могло показаться, подходят вам больше; деформировал бы ваши мышцы и сместил костяк, как какой-нибудь остеопат; прижег бы горящими углями, чтобы остановить кровотечение, и вставил бы в вас проволоку, чтобы помочь циркуляции жидкости, посадил бы вас на диету из соли, уксуса, квасцов, а иногда добавлял бы купорос; наливал бы к вашим ногам кипяченой воды, чтобы не упали в обморок, и хвастал бы, что сумел продлить вашу жизнь на две-три недели. Разве вы не предпочли бы погибнуть сразу после того, как вами завладели? Какие преступления вы должны были совершить в прошлой жизни, чтобы подвергнуться такому наказанию в этой?