Книга чародеяний

Итак, вернёмся к моему детству. Оно не было таким уж горьким, как не было и радостным, но для меня не представляет особого интереса этот фон; можно пожалеть мальчишку, не угодившего своему отцу, можно позавидовать юноше, избалованному любовью матери и лишённому необходимости – благодаря им обоим – бежать от людей, скрываться от войны или прятать свой дар. Все потрясения нас миновали, и сам я нюхнул пороху довольно поздно (не жалею об этом: получить первые впечатления о войне в зрелом возрасте – это благо, возможность оценить её трезво и непредвзято). В мире магов к нам относились неплохо, люди не беспокоили, разве что мать тосковала без большой воды, но она выбрала следовать за Людвигом всюду. Могло ли быть так, что именно этот выбор стал причиной её смерти? Я думаю, что да. Изучение магии как науки было убито в зародыше нашей церковью, но это тема для иного разговора.

Как я уже упоминал, Уна знала много сказок. Сначала их слушали датские дети, потом мы с сестрой (девочка младше меня на несколько лет, её звали Клотильда). Перейду сразу к главному: к тому, что умел я сам и как это связано с рассказами матери. Так вышло, что мой дар раскрылся не сразу. Пули я заговаривал из рук вон плохо, магических следов не чуял, в хрустальных шарах видел только своё отражение, а из будущего мог разве что погоду предсказать, и то случайно (в основном то были шторма: полагаю, отголоски влияния матери). О стихийной магии не шло и речи. Отец чем дальше, тем больше злился и не раз говорил, что предпочёл бы иметь другого сына. Однажды я спросил его без задней мысли: «Ты хотел бы другого сына или чтобы я стал другим человеком?». Мне казалось важным подчеркнуть эту разницу. Людвиг, впрочем, никакой разницы не уловил и предпочёл ответ попроще – затрещину, чтоб не умничал.

Странно, но даже тогда я воспринял это хладнокровно и почти отстранённо. (Не желаю превращать своё прошлое в слезливую трагедию: отец поднимал на меня руку не чаще, а то и реже, чем такое случалось в иных семьях.) Я свято верил, что однажды проснусь кем-нибудь вроде лесного духа, или речного, или домашнего; больше всего меня тянуло заделаться водяным – казалось более вероятным, ну а та моя половина, что невольно впитывала чаяния отца, всерьёз помышляла отправиться на поле боя есть трупы врагов, чтобы стать сильным-пресильным, и вот тогда-то… Всё это чушь: дар либо есть, либо его нет. У меня был, так сказал какой-то нюхач-следопыт, выписанный Людвигом из Берлина. Вопрос лишь в том, когда я пойму и обнаружу.