Книга чародеяний

Когда-то река была такой чистой… Города испортили воду, города испортили всё. Темнота спрятала грязь, но не заметить её, держа связь с древними духами природы, было трудно. Адель стояла на краю насыпи, и галька впивалась в разодранные пятки. Боли она пока не чувствовала, как и всего остального, способного перекрыть ту силу, что рвалась изнутри. Гнев на глупых женщин с фабрики, на тех, кто эту фабрику построил, на дурацкие правила дурацкого общества, в котором им приходилось жить, незаслуженное раздражение от поступка брата и глухая злость в адрес других колдунов, избегающих Гёльди — всё это, помноженное на нерастраченный магический дар, бередило незаживающие раны Адель и пробуждало в ней бесконтрольную жажду разрушения. Говорят, что женщина должна создавать и созидать — чушь, если эта женщина родилась ведьмой! И чушь вдвойне, если эту ведьму никто не захотел принять…

Пелена перед глазами будто бы соединилась со зловонным туманом, искорки откуда — не понять: то ли что-то рядом горит, то ли она сама. Адель вскинула голову и закричала, зная, что её никто не видит и — пока — не слышит; пространство вокруг неё в радиусе пяти шагов заискрило, эхо плеснуло по воде, переворачивая в ней дохлых рыб. Ощущение могущества собственного тела не облегчило духа Адель, и вместо того, чтобы раскинуть руки и выпустить всё прочь, она рухнула на колени, спрятав лицо в ладони. Скорченная женская фигурка на берегу источала невидимые, но ощутимые волны, которые трясли воздух и колебали реку. Кричать… ей уже не надо было кричать — первый крик ободрал горло до хрипоты; криком стал не звук, а само тело, запертое в клетку собственного бессилия рядом с распирающей прутья силой.

Когда Адель немного успокоилась и подняла голову, любой ночной проходимец испугался бы её вида: чёрные волосы вздыбились, глаза смотрели перед собой равнодушно и пусто. По ту сторону зрачка плясало живое пламя, которое люди по глупости принимали за блик — лишь то, что рядом нет факела, иногда заставляло их задуматься

Бултых! Адель раздражённо моргнула, когда ей в лицо брызнули капли воды. Вонючей, испорченной воды… Бултых! Второй камень ушёл под воду совсем близко.

— П-п-пошла прочь, грязная ведьма!!! — надсадный вопль из-за спины. Медленно обернувшись через плечо, Адель встретилась взглядом с тем бродягой, что попался ей раньше. Ну конечно, далеко не ушёл, но хотя бы не привёл никого с собой… Мерзкого вида мужичонка в грязных изорванных штанах и в том, что когда-то было рабочей курткой, стоял, пригнувшись, у кустов, и швырял в неё камни.

Он не попал ни разу, и камни один за другим уходили в воду — плюх, плюх, плюх.

Адель внимательно смотрела на него: нет, не было в её сердце ни жалости, ни сострадания, да и сердца-то в тот момент не было — только разум. Роста невысокого, руки дрожат. Судя по тому, как шёл ранее — сильно пьян или просто обессилен. Не догадался привести людей, но сам замахнулся на ведьму. Почему?

— Я тебя не боюсь, — пискнул он и снова сделал замах. В этот раз камень не долетел до реки и упал в паре шагов от Адель; видимо, это придало мужчине храбрости, и он повторил: — Пошла пр-рочь…

Ветер благоволил своей правнучке и развернулся в другую сторону: теперь Адель уловила перегар и была уверена, что наутро пьянчуга либо ничего не вспомнит, либо вспомнит, но ему не поверят. Не было никаких причин трогать его, этого не стоило делать хотя бы из брезгливости. Разум говорил: хватит конфликтов с людьми, они с Арманом и так в опасности из-за Жозефины, если Адель сорвётся сейчас — будет совсем худо.

Она поднялась, не спеша расправила платье, испятнанное грязью и водой, и опустила руки. Вместе с этим жестом улеглись и волосы, как будто всё тело повиновалось одному-единственному решению духа. Вмиг вернулась и боль в ногах, но туфли остались брошенными где-то на холме — пришлось идти прямо так. Шаг, другой, третий; кровь под ногами удачно мешается с грязью; завтрашний дождь смоет все следы. Ещё несколько ровных шагов… Занятая приведением в порядок собственных мыслей, Адель почти забыла о мужчине.

Камешек ударил её чуть выше локтя. Он был брошен так слабо, что она могла и не заметить, если б не хриплое повизгивание:

— Так тебе и надо! В-ведьма… да покарает тебя Господь Бог!

Адель замерла, не ступив на лестницу. Господь Бог! Любая уважающая себя ведьма плевать хотела на Господа Бога, не говоря уж о столь нелепых оскорблениях, как камень, не оставивший даже синяка. Её задело другое — ведь этот пропитый насквозь ублюдок считает, что победил. Ну-ка, поглядим… Так и есть — красные глаза аж светятся от удовольствия, припухшие губы, отдающие влажным блеском и запашком рвоты, растягиваются в улыбке. Всё спокойствие Адель испарилось за мгновение. Этого она снести не могла.

— Да покарает…