По итогам, понятно, старший сам едва унес ноги, бесславно ретировался и, провозгласив это уверенной победой и достижением заветной цели, надолго заперся у себя, очутившись в затхлой самоизоляции. Как-то привыкши уже за долгие годы, что все его задабривают, подкармливают и делятся одеждой и прочими предметами обихода, совершенно разучившись что-либо делать своими руками и мозгами, неожиданно для себя он в одночасье везде и всюду сделался нерукопожатным и нежеланным гостем. Только старый лукавый китаец, знавший об амбициях старшего и суливший безоговорочную поддержку и взаимовыручку, с оглядкой на прочих соседей, подкидывал немного барахлишка и провизии, с читаемым расчетом, впрочем, что когда этот варвар наконец издохнет, будет совсем нетрудно заполучить его хоть и зашарпанные, но обширные квадратные метры и прочие остатки былой роскоши, чтобы передать плодовитым внучатам.
Не расскажу даже толком, чем закончилась та омерзительная семейная сцена, в которой никто не победил, но все вышли потрепанными и оплеванными. Так нередко и бывает, что запоминается в основном сама бессмыслица драки, а не ее формальный исход. И уж выводы определенно никак не даются, ведь истории подобные этой повторяются из века в век. Припоминается только, что младший, отбившись, зажил по-своему, со всех сторон жалеемый и обласканный, а старший, всеми осужденный и многими проклятый, еще долго и горько пьянствовал в одиночестве и тосковал от осознания что натворил. Позже, конечно, спутался с азиатскими контрабандистами, поживал мелкими промыслами, по традиции поколачивал несогласных и сомневающихся семейных, и только годы спустя, слышал где-то краем уха, все же одумался и зажил на свой лад в согласии с природой, основательно проветрив комнаты и прибравшись на антресолях.
И все же особого упоминания заслуживают совершенно удивительные существа — ментальные неандертальцы, оголтелые приспешники того старшего, черты которого проглядываются и встречаются и сегодня, и завтра, и, вероятно, физически неискоренимы как худшие свойства и повадки людской натуры. Речь о дорогих товарищах, взращенных на идеологии мира во всем мире, вечной памяти, осуждения агрессии и веры в немыслимость ее повторения… и именно в те дни братского кровопролития мигом обратившиеся в фанатичных и озлобленных зомби, притворившихся, что черное и красное есть белое и чистое, с легкостью необыкновенной ищущие и находящие ловкие оправдания собственной мелочности и приспособленчеству. Предсказуемо, разумеется, быстро забившиеся в свои укромные норы, как только дела приняли необратимый и нежелательный оборот. Пожалуй, именно тогда всех вменяемых жильцов нашего этажа накрыло безрадостное понимание, что что-то здесь, похоже, уже непоправимо запущено, что не пора ли, как ни грустно, все же менять адреса?
Да и у всех на душе болел примерно один и тот же вопрос, пускай по-разному сформулированный: а возможно ли, чтобы после столь кроваво-алого заката на общежитие еще хоть однажды спустился мягкий и мирный рассвет?
Диктант
Первым делом диктатор объявил диктант.
Обсидевшись в высоком кресле, ознакомившись с городским хозяйством и окружающим потенциалом, год назад избранный губернатор без громких анонсов созвал пресс-конференцию, на которой официально нарек себя диктатором: причем практически еще в том, древнеримском толковании термина, с широчайшими полномочиями и ограниченным сроком правления: мол, наведу порядок, намечу ключевые направления, чтобы затем добровольно сложить полномочия и уйти на покой. К слову, на фоне ошеломления внезапностью упоминание о диктанте осталось без должного внимания.
После целой череды невнятных и совершенно не запоминающихся градоначальников, назначенных из средневекового замка на холмах и отметившихся в своей деятельности в среднем ничем, тут вдруг, по чьему-то халатному недосмотру или даже коварной диверсии, до выборов допустили малоизвестного компромиссного господина, который, умело оседлав альтернативную волну, взял и выиграл. Кто бы мог подумать, как скажут впоследствии, что тот окажется увлеченным петровской стариной фанатиком, мнящим себя чуть ли не законным преемником, со своим оригинальным видением того, каким должен быть город и куда ему надлежит двигаться. Да-да, он считал город категорией вполне себе живой и подвижной, а отнюдь не застывшей коммунально-музейной формой, как отчего-то привыкли считать многие, слишком многие.
Меж тем тучи расходились и становилось очень видно, что намерения диктатора вовсе не ограничены популизмом и самолюбованием, они действительно амбициозны настолько, насколько едва ли случалось со времен самого Первого.
— Чего вы пытаетесь добиться своим диктантом, ведь мы давно уже живем во времена всеобщей грамотности, доступности и открытости информации, что это даст обществу? — задавал как бы каверзный вопрос придворный журналист.