Книга домыслов

Ноги меня не слушались, грудь опадала: под тяжестью воды я снова выпустил из легких воздух. На берегу, пожалуй, меня уже ищут. Мои пальцы прикоснулись к чему-то гладкому. Карта. Маленькая простенькая вещица. Вода и соль уже разъели краску, и было непонятно, что это за карта. Хорошо. Сожжение произошло слишком быстро. Медленно действующее проклятие требует такого же медленного от него освобождения. Оранжевая краска смешается с водами пролива. Жир, оставленный человеческими пальцами, вымоется. Картон разбухнет, размокнет, лежа на песке, и исчезнет. Карты так же смертны, как и мы.

Осьминоги – на счастье. Просто замечательно. Они отправятся на трейлере в Огайо. Энола высунет руку из окна, ловя кистью ветер. Ее семья будет большой и счастливой. Я ее спас.

Женщина с глазами моей сестры. Длинные, черные, словно чернила, волосы… Как у мамы, но нет… Немой мужчина рядом с ней, русалки, ныряющие королевы, прорицательницы, гадалки, помощницы фокусника… Море черноволосых женщин со странными взглядами и широкой грудью, способной вобрать в себя много воздуха. Их смех подобен звону бьющихся тарелок. Маленькие ручки девочки и израненные ножки, которые я перевязывал; костлявые коленки на моих плечах, когда я нес ее вниз по крутому обрыву. Эта девочка меня покинула, потому что хотела жить.

И вот посреди черных волос и русалок, гадалок и утопленниц мелькнула длинная рыжая коса. Рядом со мной две веснушчатые руки зарываются в песок пляжа. Спряжения французских слов. Проклятие моей семьи. Сладчайший запах у основания ее шеи. Соблазнительный изгиб руки, тянущейся к верхней полке в библиотеке. Жизнь подле меня. Я не был одинок. Я чувствовал ее и сейчас. Я никогда не был одинок.

Последний воздух. Всплеск воды рядом. Я утонул. Я чувствовал, что меня тянут вверх. Руки неба на мне. Меня вытаскивают из моря, которое меня поглотило. Свет. Соленая вода. Голос.

Ты дома.

Горячие пальцы, вцепившиеся в мои запястья, обжигали. А может, мне просто казалось, что горит моя заледеневшая кожа. Что-то сзади разорвалось. Булавочный укол света. Свет был более обжигающим, чем прикосновение.

Мое имя в тысяче голосов.

Электрический разряд. Холодный. Яркий.

Судорожное хватание ртом воздуха.

Дыхание.

Тихий голос. Два голоса. Размытые пятна приблизились. Спина у меня болела, чесалась и никак не могла согреться. Вновь произнесли мое имя – на этот раз громче. Два звука. Шипение. Бормотание. Один голос.

Саймон.

Мои легкие, мои внутренности извергли из себя воду. Я не просто прокашливался, меня выворачивало наизнанку. Сухой, я хочу быть сухим! Руки, которые сомкнулись у меня за спиной. Они надавливали на плечи, ломали позвоночник, сжимали и стискивали. Мокрые, сочащиеся влагой руки.

Гладкое место на коже от рыболовной удочки. Когда свет вернулся, он представлял собой нечто давно забытое. Какие-то точки, которые мельтешили перед глазами, меняя цвет. Затем эти точки начали принимать вид песчинок. Снова точки. Коричневато-розовый цвет… Руки Алисы, пестрые, словно побережье… Меня вырвало на песок соленой водой. Однажды, будучи еще ребенком и учась в начальной школе, я свалился с детского игрового городка, и от удара из меня чуть не вышибло дух. Я лежал и отчаянно хватал ртом воздух, ожидая, когда же пустые легкие заполнятся и я снова смогу свободно дышать. Чуть не утонув, я испытал нечто противоположное: заполненное следовало срочно опорожнить, чтобы поддержать в себе жизнь.

Пошевелив губами, я произнес скрипучим голосом:

– Эй!

– Засранец, – сказала Алиса.

Такой маленькой и злой я ее никогда прежде не видел.

И я улыбнулся.

Лежа на диване в гостиной дома Мак-Эвоев, я провел пальцем по большому пальцу Алисы, хотя прекрасно знал, что это сведет меня с ума. В ногтях чувствуется основательность. Они подобны раковине, прикрывающей наше нежное «я». Я постучал по кончику ее пальчика. Алиса вздрогнула. Вместо того чтобы отдернуть руку, она лишь усилила хватку. Я разглядывал царапины, оставшиеся от ног мечехвостов. Свежие бордовые синяки тянулись цепочками на внутренних сторонах моих рук. Вытаскивать меня из воды было совсем непросто. Я мог бы рассказать Алисе о ее руках, обо всех тех женщинах, круживших вокруг меня, о воде, утоплении и голосах. То были ее руки. Всегда. Но мне больно было говорить. После купания в проливе у меня болело горло.

Дойл, расхаживая из угла в угол, рассказывал Эноле и Алисе то, что услышал от меня. Сдабривая свою речь полунамеками и соответствующими фразочками, он придавал моим словам потусторонний смысл. Я смотрел на его чуть согнутые пальцы ног, ступающих по полу гостиной, и вспоминал укол искры на моей коже. Должно быть, когда меня только-только вытащили из воды, Дойл ко мне прикоснулся.

– Я не думал, что он способен такое отчебучить, Маленькая Птичка, – сказал он. – Клянусь, я думал, что он собирается сжечь карты. Знай я, чем это закончится, вообще бы к ним не прикоснулся.

– Это не твоя вина, – возразила Энола. – Брат всегда был таким.