Книга домыслов

– С ними все будет хорошо. С Энолой тоже.

Мы подошли к месту, где в песке образовалась глубокая выемка. Здесь ночной столик отца лишился своего содержимого. Пузырьки из-под лекарств, журналы, ключи от уже не существующих замков… Донесшийся с запада тихий звук горна возвестил, что паром отправился в путь.

– Откуда родом твоя семья, кстати? – спросил я.

– Мама из Огайо.

Огайо – это хорошо, в это место я никогда не поеду. Слишком много в названии этого штата засушливости.

– Почему вы приехали сюда? Что она тебе сказала?

Дойл глубже засунул руки в карманы своих штанов карго. Штанины как бы надулись. Набрав в грудь побольше воздуха, он с тихим шипением выпустил его оттуда.

– Она сказала мне, что ты болен. Энола боится, что ты что-нибудь учудишь, возможно, повторишь судьбу мамы. Я подумал, что одну ее отпускать нельзя. Мужик, я не знаю… Я слышал о русалках и видел, как ты задерживаешь дыхание, но теперь я ни в чем не уверен.

– Она тебе солгала.

Дойл недоверчиво посмотрел на меня.

– Энола никогда мне не врет.

– Врет. Я сам учил Энолу задерживать дыхание под водой. В этом она превзошла меня. Во всяком случае когда-то так было. Скажи мне, что хуже, чем болезнь брата, по крайней мере, для тебя? Из-за чего она могла тебе солгать?

Над ответом он долго не думал:

– Если больна она, а не ты.

Я ничего не сказал ему на это.

Издав рык, Дойл запрокинул голову и пнул голой ногой камень. Тот, срикошетив от разбитого зеркала, упал в гущу копошащихся внизу мечехвостов. Щупальца, извиваясь вокруг его лодыжки, дотягивались до пальцев ног.

– Блин!

– Ты кое-что знаешь о моей семье. А теперь я расскажу кое-что о картах, о тех самых картах.

Солнце высоко поднялось над горизонтом. Золотая пуля над водой. Я рассказал ему о труппе бродячих циркачей; о русской женщине и принадлежавшей ей колоде оранжевых карт; о том, что, прикоснувшись к ним, ты оставляешь в них частицу самого себя; о том, что эти карты действуют на человека, подобно проклятию; о том, что мысли, в них погребенные, проникают в тебя, подобно яду; о том, что человек прикипает душой к некоторым вещам, если ищет в них любимого человека; о том, что лучшие намерения могут нас убить.

Мы наблюдали за тем, как Энола и Алиса ведут Фрэнка в дом. Начался отлив, и на берегу оказалось несметное количество мечехвостов.

Наконец Дойл заговорил:

– Ты хочешь, чтобы я стащил эти карты?

– Лучше это сделаю я. Тебе не обязательно вмешиваться. Мне кажется, если их уничтожить, ничего плохого с нами больше не случится.

– Я могу незаметно залезть ей в карман, – тихо произнес Дойл. – Я уже такое проделывал.

А почему бы нет?

– У нее есть шкатулка для этих карт. Ее тоже прихватить?

– Да.

Я посмотрел на парня. Дойл прищелкивал пальцами в такт воображаемой музыке.

– Можно кое о чем тебя спросить?

Он пожал плечами.

– Зачем эти щупальца?

Дойл покраснел. Всего лишь темные пятна под кожей.

– Мой батя служил на флоте. Это старое моряцкое суеверие. Отгоняет нечисть.

– Можно еще кое о чем спросить?

– Об электричестве?

Я кивнул.

Дойл скривился.

– Врач сказал мне, что это из-за переизбытка солей. Из-за них я стал суперпроводником. Думаю, он и сам ни черта не понимает. Возможно, я просто прикоснулся рукой к выключателю, а он вместо лампочки засветил меня. Тебе на самом деле важно знать, как это происходит?

– Ты любишь мою сестру.

– Я украду у нее карты и отдам тебе.

Паром как раз проплывал мимо маяка, установленного на мели посередине фарватера. Отлив достиг своего максимума, и теперь, когда вода сошла, были видны верхушки подводных скал. Дойл взглянул на меня. Глаза прищурены. Голова чуть наклонена набок. Затем он, развернувшись, потрусил к дому Фрэнка. Я проводил его взглядом. Бежал он на удивление легко, при этом щупальца на его теле причудливо двигались. У двери он позвал мою сестру по имени, а затем скрылся в доме.

Я стоял и ждал, созерцая руины своего дома. Вся его жизнь теперь сводилась к падению пластов штукатурки и полетам бумажек. Он стоял на этом месте задолго до того, как мы появились на свет. Когда мы умрем, ничего не останется после нас, даже дома. Мы словно растворимся в воде. Но все это случится позже, гораздо позже, не сегодня.

Сейчас рука Дойла лезет в ее карман. Возможно, другой он гладит Энолу по спине. Возможно, он прижимает ее к себе. Когда Дойл извлечет карты из кармана, присоски, чего доброго, начнут впитывать в себя все плохое. Я чувствовал, как в душе крепнет надежда. Если карты уничтожить, проклятию придет конец.

Меньше чем через четверть часа Дойл вышел из дома и направился ко мне, продираясь сквозь высокую прибрежную траву. В руках он держал небольшую шкатулку. Я спросил, заметила ли сестра. Парень отрицательно помотал головой.

– Она очень рассердится, – сказал он.

– Извини, что тебе пришлось к ним прикасаться.

Он должен был вернуться к Эноле прежде, чем она заметит его отсутствие. Дойл похрустел своими шейными позвонками. Чувство вины, как еще одна татуировка, не сходило с его лица. Спустя минуту он скрылся в дверях дома на противоположной стороне улицы.