Книга японских символов. Книга японских обыкновений

Ниниги-но Микото, внук Аматэрасу, получает повеление управлять Срединной Страной Тростниковых Равнин (одно из древних названий Японии). Однако поскольку в этой стране было множество «дурных божеств», и «всякая трава, и все деревья были наделены речью» (т. е. земля находилась в состоянии неупорядоченности и хаоса), следовало покорить ее. После нескольких неудачных попыток посланцы богов Высокого Неба усмиряют непокорных земных божеств, Ниниги-но Микото, именуемый «царственным внуком», покинул Небесный Каменный Престол, раздвинул Небесные Восьмислойные Облака и спустился с Неба на пик Такатахо на острове Кюсю. После брака с дочерью местного божества и рождения детей Ниниги-но Микото умирает. Их внуком является Камуямато Иварэбико Хоходэми-но Сумэрамикото — легендарный японский первоимператор, более известный впоследствии под своим посмертным именем Дзимму.

Таким образом, японский миф представляет собой рассказ о последовательном появлении на свет божеств — именно акт брачного соединения с последующим рождением является основным системообразующим элементом японского мифа. Вне зависимости от деяний божеств и приписываемых им функций каждое из них «обязано» обладать некоторым потомством. После деторождения основное предназначение божества считается исчерпанным и очень часто за ним следует ссора супругов, после чего один из них совершает «божественный уход», т. е. умирает, или, точнее сказать, переселяется в мир иной, бытие в котором остается за рамками повествования. Идзанами так и говорит Идзанаги, пришедшему за ней в Страну мертвых: «Мы уже породили страну. Зачем же ты требуешь, чтобы я снова жила? Я останусь в здешней стране. Обратно с тобой не пойду».

Постоянная озабоченность богов в мифе и людей в «исторической» части «Кодзики» и «Нихон сёки» количеством и качеством порожденных ими детей, соперничество из-за невест показывают, что основной составляющей «исторического процесса» (т. е. того, что происходило в прошлом — будь то «дальняя» история мифа или же история «ближняя») было наращивание всеяпонского генеалогического древа. Произрастание его невозможно без задействования брачного механизма вселенского или по крайней мере общеяпонского масштаба. Первое, что сообщают хроники в начале правления того или иного императора — это имена его многочисленных жен и детей. А чем больше детей, тем мощнее род и тем выше его шансы на выживание — биологическое и социальное. Отсюда те трогательные, порою душераздирающие легенды и предания о любви государей, той любви, которая считалась достойной фиксации, как дело общегосударственной важности.

Цикл деторождения в мифе может быть описан в виде цепочки. Встреча → ухаживание → соединение → рождение детей ссора → расставание. Удерживая в поле своего внимания всю эту единую мифологическую цепочку, культура исторического времени дробит ее на составляющие. В значительной степени благодаря этому процессу в более позднее время появляются отдельные жанры словесности. Так, японская классическая поэзия огромное внимание уделяет ухаживанию и расставанию влюбленных, а все стороны жизни, связанные с деторождением, отходят к прозе.

Язык любви оказывается в результате столь всепроникающ, что с его помощью становится возможным иносказательное описание и истолкование ситуаций, совершенно, казалось бы, посторонних по отношению к оригиналу.

В хронике «Нихон секи» приводится стихотворение, которое, по мысли составителей, имеет предсказательную силу:

Не знаю лица,
Не знаю и дома того,
Кто повел
Меня в рощу
И спал там со мной.

Ситуация, которую описывает это стихотворение, вроде бы предельна ясна: она имеет непосредственное отношение к любовному (эротическому) происшествию. Эта песня — некоторое послесловие к распространенным в древней Японии брачным играм утагаки, когда запреты обычного времени переставали действовать.

Какое же истолкование предлагает сама хроника? Оно — чисто политическое и замешано на интригах придворной жизни (не вдаюсь здесь в ее хитросплетения): «Песня указывает на Ирука-но Оми, который был неожиданно убит во дворце руками Саэки-но Мурадзи Комаро и Вакаинукаи-но Мурадзи Амита».

Еще одна песня, первоначально предназначавшаяся для исполнения во время брачных игрищ, гласит:

Пусть возьмет мою руку
Мягкая рука
Мужчины, что стоит
На горе напротив.
Чья же грубая рука,
Грубая рука
Берет мою руку?

Хроника толкует песню так: «По прошествии нескольких лет стало понятно, что эта песня обозначала, что Сога-но Курацукури окружил принцев Камицумия на горе Икома».

Таким образом, язык любовных переживаний становится языком описания событий, которые не имеют к любви абсолютно никакого отношения.