Книга Каина

Я продолжал сидеть на солнце, раздевшись до пояса, речной бриз прохладными перьями ласкал кожу, в бёдра занозами впивался крашенный деревянный стул, пот выступил на чреслах под тканью шорт. Я вдыхал собственный летний запах и смолистый аромат баржи, чьё тёплое соседство в летнем воздухе я чувствовал у себя на животе, а ещё волоски в паху, щекочущиеся от пота. Я слыхал, как пахнут деревья и летний воздух, понимая, что уловил секундное существование в летний полдень. Мгновение назад похоть, отозвавшись чувством эйфории в области за носом и глазами, былинкой скрутилась у меня в мошонке, и я остановил взор на толстой бабище под пляжным зонтом, нарочито водруженном на переднем плане дальних холмов… Подложи под неё подушку, дорогая, и я протараню её как надо. Между крупными коленями и массивной задницей — бёдра, дарованные Богом и с благодарностью принятые, ароматно-семенистый кусочек дыни Евы, жаждущий давать и производить. У неё были рыжие волосы.

У моей матери были рыжие волосы. Это тревожило меня. Её тело было сливочно-жирным, испещрённым на ногах варикозными венами. Мысль о рыжем сексе тревожила меня. Это было нелепо, сверхъестественно почти… Единственный не лезущий ни в какие ворота признак, портивший сложившийся у меня её образ, свидетельствовавший о просторном и бесформенном опыте, которого, всё же она мне мать, я испытывал необходимость остерегаться. Мне бы понадобился для этого новый язык. У меня так и не вышло преодолеть представление о ней как о «моей маме». И всё же таки был миг, который я, по причине его неповторимости, не способен вспомнить, когда я, обагрённый кровью, выскочил у неё между ног, головкой вперёд, как мне рассказывали, единым махом. О её доброте ходили легенды, и все мои воспоминания о ней — «Она была чудо, да-да, чудо», — сказала после её смерти тётя Герти — заключались в туманном окрашивании каких-то личных черт в общей структуре её безгрешной натуры. Лишь невыразимое словами осознание её неизменной любви ко мне сохранилось в памяти также живо, как преступные мысли о рыжем сексе. Когда я повзрослел, это превратилось в символ, значение которого оставалось для меня непостижимым, вечно присутствующий, необыкновенный, значительный и довольно-таки пугающий. Аж до самой её смерти я не видел в ней женщину. Я чётко понял это в первый раз, когда взглянул на её лицо в гробу. Остальные прикасались к её волосам. Но для меня они были волосами дрянной мёртвой куклы, могильного цвета, и я не знал, кто она.

А из прошлого меня возвратил обратно взгляд на женщину под зонтом, в тот миг напомнившую мне Эллу (почему бы нет?), которую я склеил в ночном поезде Ливерпуль-Лондон через неделю после расставания с отцом. Лишь голубая ночная лампа горела в битком набитом купе, и я чувствовал её живот и бёдра под распахнувшимся пальто. По прибытии на Викторию мы взяли такси и отправились к ней на Ноттинг-Хилл-Гейт. Помню, как я четко сознавал ту вещь, что разглядываю верхнюю часть нагого женского тела. Она лежала в постели, натянув простыню так, что та скрывала пупок. Полчаса назад она встала. Подошвы её ног шаркали по полу. В вертикальном положении сразу над смявшимися лобковыми волосами её животик чуть приподнимался с правой стороны лёгкой рябью. Полные бёдра колыхались от её мощных шагов. Я понаблюдал, как они приблизились и удалились. Когда она вернулась, я встретил её на коленях. Чтоб поближе рассмотреть её. И её брюшная полость врезалась в моё воспалённое лицо, отчего и я, и то, что я пытался разглядеть, распались в разные стороны. Я прошёл через подобие катарсиса. Помню, как мои глаза бегали от её бёдер к пупку и обратно, белизна нежно распускалась под нажимом губ и кончиков пальцев. Тепло, кожа совсем рядом. Душистая, матовая, желтоватая и ноздреватая, почти как пемза, все ее очертания пропали, когда она оказалась прижатой к моему лбу. Её тело мягко подрагивало, безымянное, абсолютное тело. Чуть позже, я поднялся с нее и отправился в туалет. Когда я вернулся, она опять лежала в постели. Я пристально взглянул на неё, и моё внимание остановилось на пушистом пучке волос в подмышке. Кроме того, что она представилась, она практически не разговаривала. Элла Форбз. Я ничего не знал о ней. Подозреваю, она была замужем. Возможно, её супруг работал коммивояжером, как мой Гектор. В обширной сумке в форме корзины она носила кипу купленных в аптеке журналов. Католичка. Это я узнал по чёткам, которые она не сняла. Соски её напоминали поплавки. Я прошёлся языком, покинув глубокую выемку её пупка, поднимаясь вперёд к пространству между ними, и в конечном итоге мне в рот по палось серебряное распятие. Крепкие белые зубы и пухлые губы. Она обильно красилась. Ногти на руках и ногах были налачены в алый цикламен. Несколько часов подряд у нас была возможность благодаря друг другу избавиться от своего я. Между нами не было сложно-синтаксических корреляций.

13