Я помнил. И помню. Простые стены из коркамня и раскрашенная статуя лорда Паса (с которой облупилась краска) останутся со мной до самой смерти, всегда немного окрашенные тем удивлением, которое я испытал, когда маленьким мальчиком увидел черного петуха, бьющегося в руках старика после того, как тот перерезал ему горло; крылья отчаянно бились, бились так, словно они все-таки могли жить, жить как-то и где-то, если бы только могли обрызгать все это место кровью, прежде чем потерпят неудачу.
Моя собственная птица улетела. Только это одинокое черное перо остается со мной, порхая над этим листом (листом, который, насколько я знаю — и все здесь знают, — был сделан на моей собственной фабрике), опыляя Синюю черными чернилами, которые сделали так много добра и принесли так много вреда. Если бы не наша книга, Кабачок и остальные выбрали бы кого-нибудь другого, вне всякого сомнения. А так наша книга — «
«Шелк стал почти мифической фигурой», — начал я писать. Правда в том, что он стал мифической фигурой. До меня доходят слухи об алтарях и жертвоприношениях. Ученики, которые никогда не видели его, проповедуют его учение. Если бы не наша книга, Хари Мау и все остальные выбрали бы кого-нибудь другого или вообще никого.
Боюсь, что до сих пор я писал все, что приходило мне в голову. В будущем я постараюсь предоставить вам (кем бы вы ни были) связное повествование. Однако позвольте мне с самого начала сказать, на каких читателей я надеюсь.
Прежде всего, на Крапиву, мою жену, которую я любил с детства и всегда буду любить.
Во-вторых, на моих сыновей — Копыто и Шкуру. Если книгу увидит Сухожилие, то будет читать только до тех пор, пока не поймет, что ее автор — я; тогда, если он не сильно изменится, он ее сожжет. Горящая «
В-третьих, на наших потомков, сыновей и дочерей наших сыновей и их детей. Если прошла дюжина поколений, будь уверен, что ты — ее единственный читатель; после дюжины поколений иначе и быть не может.
Как трудно достучаться до этих людей, хотя я сомневаюсь, что они хуже других. Два фермера поссорились из-за полоски земли. Я поехал с ними и увидел ее, и она не имеет никакой ценности, кроме как для рубки дров, да и то чуть-чуть. Каждый сказал, что он претендовал на нее с момента приземления, и каждый сказал, что его требование было бесспорным еще несколько месяцев назад. Я попросил каждого из них назвать мне цену, которую он назначит другому за аренду на десять лет, а затем отдал землю тому, кто назначил меньшую цену, и приказал ему сдать ее в аренду, тут же, за указанную им цену. Поскольку цена арендатора была бы более чем в два раза больше, он заключил выгодную сделку, и я сказал ему об этом. Он, казалось, не согласился.
Однако это временная мера, в лучшем случае. Вся ситуация в отношении собственности на землю запутана или еще хуже. Она должна быть реформирована, и должна быть создана рациональная система, максимально защищенная от коррупции.
Это я и собираюсь сделать. Мои принципы: нужно только зафиксировать то, чем владеют давно и что никто не оспаривает; неиспользуемая собственность является собственностью города. А теперь начнем.
Я уже рассказал больше, чем следовало бы, о нашем разговоре за ужином. Я больше ничего не скажу об этом, хотя, когда я закрываю глаза и откидываюсь на спинку стула, мне кажется, что я чувствую запах коричневых булочек, только что из печи, вижу мед, окрашивающий темным золотом глиняное блюдо, и чувствую в вине вкус исчезнувшего лета. В тот вечер я резал мясо и ел, как делал много лет, но если бы тогда я знал то, что знаю сейчас, если бы позволил своему воображению перенести меня дальше, чем на несколько дней вперед, я бы прижал к себе жену и обнимал ее до тех пор, пока не пришло бы время уходить.
Надеюсь, к этому времени она найдет себе другого мужа. Хорошего человека. Она всегда была разумной женщиной. (Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, почему Его Высокопреосвященство инхуму так говорил о Молибден.) Я желаю им обоим добра, и желаю ему больших успехов в отношениях с Копытом и Шкурой, чем было у меня с Сухожилием.
Он был моей правой рукой в посадочном аппарате, так же как и на Зеленой, и он бросил мне свой нож. Я вижу, что еще не написал об этом.
Перед тем как я ушел, он умолял меня не уходить, как я и предсказывал за обедом. Мне кажется, он был потрясен, узнав, что я собираюсь уехать в ту ночь, пока Крапива и близнецы спят; по правде говоря, я тоже. Я собирался уехать только утром.