Книга крови

Фурия взяла с полки второй том. Ей пришлось пролистать довольно много, прежде чем она добралась до нужных страниц. Как и большинство описаний Зибенштерна, описание Уники было донельзя скупым. В своих романах он тоже не любил уделять деталям слишком много внимания, предполагая, вероятно, что читатель сам достроит необходимое в своём воображении. Создавая фундаментальный свод законов библиомантики, Зибенштерн действовал аналогично. Как он сам признал позже, это было ошибкой, ибо в лакунах, заполнить которые призвано было воображение читателей, ныне, словно раковая опухоль, вольготно расположилась идеология Академии.

Описание убежища, которое позже должно было стать причиной упадка цивилизации библиомантов, уместилось в «Книге творения» на четырёх страничках. Зибенштерн кратко обрисовал интернаты и школы Уники, дворцы с роскошными колоннами из белого мрамора, великолепные университеты, где преподавали выдающиеся учёные. Фурии, не посещавшей школ Уники, показалась неверной сама идея, вокруг которой возникло убежище, – любовь к книгам и литературе не та вещь, которой можно научить в школе. Уж это-то Зибенштерну, автору увлекательных приключенческих романов, полагалось бы знать самому.

Она внимательно листала дальше. О будущем Уники говорилось лишь в последних абзацах главы: там должно было располагаться правительство и были призваны заседать лучшие умы книжного мира.

В ночных убежищах Зибенштерн рассказал Фурии, что вписал её имя в последнюю «Книгу творения». Ей, и только ей одной он даровал власть исправить его собственные ошибки. «Перепиши „Книги творения“ – и ты изменишь прошлое, а вместе с ним – настоящее и будущее. Ты обладаешь достаточной властью, чтобы исправить все мои ошибки и глупости и сделать этот мир лучше».

Она не могла переписать судьбу Финниана: его имя не упоминалось в «Книгах творения». Но в его смерти была повинна Уника, а на судьбу Уники можно было повлиять.

Дрожащими пальцами Фурия вытащила из кармана перьевую ручку. Это была любимая ручка её отца, та, которой он работал над руководством Хансарта «Введение в безмятежный сон».

Она медленно сняла металлический колпачок и провела черту на своём запястье, чтобы расписать ручку. Потом девочка перелистнула страницы назад, к началу главы. Создавая «Книги творения», Зибенштерн постоянно правил их, вносил изменения, вычёркивал слова, предложения и вписывал новые убористым почерком между старыми строчками.

Она искала первое упоминание Уники, нашла его и уже приготовилась вычеркнуть.

Краем глаза Фурия заметила, что в свете фонаря, падавшем на книжную полку, что-то шевельнулось. Словно отряд муравьёв или огромная гусеница, на полке вытянулась и выстроилась перед книжными корешками длинная вереница букв.

Передние буквы образовали вопрос – как обычно, без знаков препинания:

Это была Эюя – буквенная стая, которую составляли буквы, выпадавшие из повреждённых книг. История библиотеки резиденции насчитывала несколько столетий, и за это время множество книг, хранившихся здесь, рассохлись или распались.

– А ты не вмешивайся, – сказала Фурия и поднесла ручку к бумаге.

На полке, на уровне глаз девочки, возник ответ Эюя. Сегодня она была необычайно общительна. Как и все книги, они довольно болтливы, когда встречают себе подобных.

– Ну и что?

– Я знаю, что делаю.

– Я уже всё решила. Уника убила одного из моих друзей. За это я уничтожу Унику.

Это было преувеличением. На самом деле Фурия не хотела никого убивать. Она собиралась отправить Унику в небытие. Если окажется, что Уники никогда не существовало на свете, значит, и Финниан там не погиб.

– Мне не стоило рассказывать тебе об этом.

– Но я же спасла Изиде жизнь, правда?

– Это лучше, чем если бы она умерла. – Горюя по Финниану, Фурия говорила от чистого сердца.

По щекам Фурии заструились слёзы. Вереница букв Эюя расплывалась перед её глазами, и, по-хорошему, это было к лучшему.

– Жизнь Финниана ценнее, чем какие-то дурацкие правила игры! Их можно будет переписать и создать новую действительность. Для него и Кэт я готова сделать гораздо больше этого!

Она неохотно заморгала, чтобы прочесть ответ буквенной стаи.

– Это значит, что моё имя действительно вписано в двадцать четвёртый том?

На секунду на полке воцарилась суматоха – возможно, Эюя просто хотела потянуть время.

– Хорошо.

Фурия повернулась вокруг своей оси, направила свет фонаря на противоположную сторону коридора и прислонила «Книгу творения», которую держала в руках, к книжным корешкам, находившимся на уровне её груди. На этой полке не копошились никакие живые предупреждения, только за своей спиной она слышала возбуждённое потрескивание книжного роя.

Кончиком пера Фурия провела горизонтальную черту поверх слова «Уника».

Мир не рухнул, звуков иерихонских труб[11] или хора Валгаллы[12] не послышалось. Даже фонарь не мигал.

За спиной девочки Эюя возбуждённо посыпалась на пол и заструилась через проход к противоположной стороне. Отдельные буковки прыгали с полки на полку, словно кузнечики.