Книга Лазури

— Почему? — прошипел я сквозь сжатые зубы, не понимая, что происходит, — Руби!

— Нет, мастер. — лицо ее казалось мне медной маской в злом свете Розы. — Это человек… сделано из человека… не могу.

— Это уже не человек, — взмолился я, — это нежить, порча!

— Это душа. И она страдает не меньше.

Я больше не мог удерживать Розу и серебро стало слабеть, понемногу отступая перед ее притяжением. Проклятье, проклятье! Из-под среза перчаток потекла кровь, в висках бились молоты, перед глазами темнело от напряжения, но сдержать ее не удавалось.

И когда маленькие холодные ладони сжали мои скрюченные пальцы, я еще не сразу понял, что чудовищное притяжение золотой Розы угасло.

— Я больше не впущу ее обратно, — сказала Суигинто, — Даже если придется провести так остаток вечности.

Ее руки держали мерцающее пламя так, словно это был клубочек ниток или яблоко — легко, без того напряжения, с которым столкнулся я. Золото все еще тянулось вглубь ее груди тысячами прядей, искрящихся и переливающихся светом, но из фиолетовых глаз пропала та пелена боли и отчаяния, что делала их столь пугающими ранее.

— У меня не получится достать ее сейчас, Суигинто, — тихо сказал я, словно извиняясь, — но я могу дать тебе сон. Глубокий, спокойный, в котором не будет места золоту проклятой звезды.

— Сделай это, — ответила она неожиданно спокойно. — Отец сумеет разбудить меня в срок.

— Нет, — серебро возвращалось в меня, наполняя уверенностью, — так долго ждать не придется. Я отыщу того, кто понимает в Розах больше и… сдержу слово.

— Глупый человек. Что он попросит взамен? Не ходи к нему, слышишь? Я слышу… — она вдруг взглянула куда-то в сторону, — слышу, как ликует его сердце. Не стоит…

— Я подумаю, Суигинто. Мы подумаем. А теперь спи.

И серебро снова коснулось ее, но уже иначе. Теплотой и нежностью кровати ребенка, осенней усталостью, которую приносят на серых крыльях дожди, липкой паутинкой склеивающихся век после долгого недосыпания, утренним покоем и сладостью рассветных часов, когда сон кажется таким долгим и в то же время столь мимолетным… Я вспоминал мягкую нежность мелодий и тепло солнца, которое порой способно усыплять не хуже призрачного лунного света, отдавал память о узорах звездного неба и шуме прибоя, который порой слышен в завитках ракушек, дарил призрачное мерцание медуз на ночном побережье и шепот кружащейся желтой листвы, пляшущей над осенними улицами, песни ветров в зимние ночи, когда тонкие пластины стекла отделяют тебя от наружной стужи, а тепло дома клонит в дрему, треском дерева и взлетающими кверху искорками… отдавал, пока не почувствовал — свершилось.

Она спала на моих руках, словно невинное дитя, сжимая в ладонях таинственный светоч, который, кажется, утих вместе с ней. Я держал ее, вглядываясь в подсвеченное золотом лицо, пока на плечо мне не легла рука Соу.

— Пойдем, мастер. Теперь и я слышу то, о чем она говорила. А скоро услышите и вы.

Мегу приняла драгоценную ношу бережно, чтобы неосторожным движением не разбудить убаюканную моим колдовством Первую. Соусейсеки прислушивалась к чему-то, но понять, к чему именно, пока не удавалось. Мы с Мегу переглянулись и…

Словно легкий ветерок пронесся по неподвижному воздуху полутемного зала. Прохладное дуновение коснулось лица, потерялось среди колонн, но спустя мгновение вернулось, став сильнее. По коже вдруг пробежали мурашки, хотя я вовсе не замерз — и плетения вдруг отозвались тяжелым напряжением, какое иногда чувствуется даже в здоровых зубах перед визитом к стоматологу.

— Уходим, мастер. Скоро прислушиваться не придется.

— Что это, Соу?

— Ты не узнаешь? Когда-то подобным образом ты звал меня в свой сон.

— Неужели…

— Да, он тоже научился петь миру. Что тут такого? Ради этого он ведь и затеял всю эту историю с мангой.

— И мы сможем найти его?

— Несомненно. Идем же!

— И она распахнула тяжелые двери — прямо на ветвь Дерева Снов.

Ветер становился все сильнее и я был рад, что нам не нужно идти против него. Мерцающие шары снов дрожали, откликаясь на неслышимый призыв, с их поверхности срывались клочки тумана, уносимые прочь, к пока еще далекому центру зарождающейся бури.

— Соу, мы еще далеко? — обеспокоенно спросил я, глядя на Мегу, которой приходилось сложнее всего.

— Мы не дошли даже до границ его песни. Настоящая буря дальше — и скорее всего, добраться до ее источника пешком не получится.

— Думаешь, есть другие способы?

— Просто отдаться на волю ветра.

Соу поспешила вперед, и оставалось лишь следовать за ней — вряд ли ветер уже отпустил бы нас из этой ловушки.

А потом мы услышали ее.

Мелодию Анжея.

Она заставляла Дерево дрожать, словно поступь великана, а затем взмывала вверх многоголосой птичьей стаей, она неторопливо нарастала, чтобы разбиться жалобным плачем, она обволакивала плавной, томительной нежностью, чтобы вдруг вознести к небесам — или обрушить в бездну.