Книга Лазури

Тяжело передать почти физическое удовольствие, с которым я очищал разум от этого мусора. Ежедневно звучавшее на кухне, в маршрутках, в магазинах, оно покрывало память отвратительным налетом попсы и бессмысленного трепа ведущих, и только сейчас я ощутил, как глубоко проник этот яд. Из самых потаенных глубин воспоминаний, проникавших почти в первые дни рождения, поднимались давно забытые, но хранящиеся в архивах песни и голоса. Мстительно скалясь, первым я выжег блатняк — "русский шансон". Ненавистные Бутырки, Лесоповалы и сам Мишаня Круг таяли в кислоте плетения, покидая насиженные места. Следом рухнула попса, за ней рэп, потянулись задетые безжалостной машиной уничтожения ролики с МТВ… Красные знаки бросились на свои жертвы, словно воронье на падаль, разрывая воспоминания в клочья.

На очереди стояло серебро, ожидая приношения — и я не подвел его аппетитов. Глаза закатились от блаженства, когда тысячерукий спрут бросился на засевшую в памяти пиявку рекламы, жадно впиваясь в ее дряблую плоть. Я словно вдыхал свежий воздух, озонированный грозой, наслаждаясь ясностью и чистотой, остававшимися после него. Тем временем красное плетение уже начинало действовать.

Из кровавого месива тканей поднимались багровые червячки знаков, раздуваясь, корчась, пульсируя, разрывая засохшее тряпье грубых бинтов, заменяя его несовершенную защиту собой. Меня словно погрузили в горячую ванну — символы обжигали, очищая и защищая искаженную забвением плоть. Память снова наполнялась грузом знания, но в отличие от песенок, оно могло спасти мне жизнь.

Но даже я удивился, когда символы, сгустившиеся четырьмя багряными поясами, начали отрываться от тела, алыми лентами колец вращаясь вокруг лба, груди, бедер и ног, и постепенно, с трудом приподнимая его над полом.

"Это же не сон, это не сон!" — твердил я, но плетение не останавливалось. Скоро неподвижное тело повисло над полом, став осью для четырех лент-колес, вращающихся густыми таблицами меняющихся знаков.

"Не может этого быть!" — но было. А затем насытившееся серебро вырвалось наружу сверкающей паутиной, искрясь и мерцая, разлетелось по комнате и на мгновение замерло, прежде чем с яростным рвением вонзиться в глубины искаженной плоти. Восстановление началось.

В моем распоряжении оставались две руки-ленты, которыми я набросил на эту неаппетитно выглядящую картину услужливо оставленную стариком простыню. Выглядело это странно, но хотя бы в глаза не бросалось — хотя шевеление под ней и начавшие проступать наружу мельчайшие брызги крови указывали на то, что лучше ее не поднимать.

Что ж, насущная проблема решилась даже лучше, чем я ожидал, и оставалось только дождаться возвращения Суисейсеки. Независимо от того, поможет ли Соу Джун или нет, я был готов вернуть ее обратно, искупая жизнью последствия своего необдуманного решения.

Они пришли даже раньше, чем я ожидал — шумная Суисейсеки и лохматый мальчик в неизменных очках и свитере, который даже не сменил домашние тапочки на что-то более удобное. К тому времени я научился управлять расположением своего тела внутри красно-серебряной камеры и мог не пялиться в потолок, а смотреть на происходящее в комнате, повернувшись на бок. Более того, судя по всему, во время сна мне предстояло вращаться вместе с часами, проходя полный оборот за двенадцать часов — так плетение планировало противостоять застою и пролежням. Но пока я находился в сознании и мог рассмотреть пришедших во всех деталях и даже поприветствовать — в меру своих слабых возможностей.

Не знаю, кто из них был удивлен больше. Джун, определенно, был ошарашен как состоянием моего лица, так и покрывающейся изнутри кровью простыней, накрывавшей нечто явно неприятное. Суисейсеки же, хоть и видела, что сделал со мной сон, впечатлилась не кровью и ранами, а масштабам работы плетений — все-таки таких медиумов никто из них еще не встречал.

Стоит отдать им должное — они не забыли, зачем пришли. Суисейсеки открыла лежащий рядом чемодан и я увидел, что просыпавшийся разум Мегу сделал с моей Соусейсеки.

Антракс

Факелы на стенах чуть трещали, изредка начиная мерцать дотлевающим деревом. Бронза колец и клинков была покрыта ржавчиной и патиной. Шкуры исчезли, и я сидел просто на полу. Кузнечные инструменты были свалены в углу сиротливой горкой и тоже покрылись рыжеватым налетом. Черный посох стоял в зеркальной лужице растекшегося стального чувства.

Я горько плакал, не стыдясь слез, едва замечая их. Суигинто, Суигинто, как же так? Душа моя, красавица с просяное зернышко, зачем тебе это? Чем я прогневал тебя, судьба? За что? За что послала мне такое?! Суигинто! Почему? Я отдам жизнь за тебя, я стану твоим щитом, я сделаю тебя Алисой даже ценой собственного существования! Существования всего мира! Жизней всех людей! Молю, возьми их и забери свой взгляд, терзающий мое сердце!.. Я слаб и далеко от тебя. Кто поможет тебе? Кто убережет? Он обидит, обманет тебя, использует и убьет, а ты веришь ему. Почему?

Хлам.