Книга магов (антология)

Но пришла ночь — холодная, ненастная, злая, — когда в пламени и громе великом рухнул с беснующихся небес железный камень. Слепящей молнией впился он в островок, пошатнул рукотворное воплощение Рода, землю расплескал, будто воду; и там, где он упал, ударил бурный родник, в единую ночь оборотивший болото озером.

Долго размышляли мудрейшие над смыслом знамения; вопрошали навьих; ходили искать совета к ближним и дальним соседям. И придумали поставить на острове идолы повинных в свершившемся богов — бога грома да пламени небесных, и бога летучего стремительного железа, и бога вод. Поставили, чтобы задобрить жертвами, а главное — чтобы пред испытующими очами старшего божества впредь не смели они небо ронять на землю и смущать водной зыбкостью твердь…

…Сдержанный гул голосов на берегу окреп, пророс недовольством — так прорастает злаками жирная пашня. Олег встряхнулся, отгоняя сумеречные виденья: нельзя медлить, надо идти. Всего-то пути и осталось с полдесятка шагов.

Потому что не дальше чем в полудесятке шагов придавила собой давным-давно дрогнувшую, отшатнувшуюся от нее землю огромная глыба небесного железа, очертаниями схожая с неглубокой массивной чашей.

Конец пути. И жизни — тоже конец.

Олег шагнул, не в силах оторвать цепенеющий взгляд от алтаря, внушающего темную жуть своей непричастностью к привычному миру; подошел, уперся животом в неровный зубчатый край, оплывающий сукровицей ржавчины. Ощущая промозглый холод стылого металла, скользнул ладонями по следам давних ударов молота, довершавших задуманную природой форму небесного подарка; погрузил пальцы в мягкий невесомый пепел, засыпавший жертвенник.

Пепел.

Что жгли здесь в угоду богам? Только злаки да птичьи сердца или?..

Первый ли раз увидит этот алтарь Страшную Жертву?

Мертвая тишина, внезапно рухнувшая на озерный берег, и едва ощутимый шорох за спиной (здесь, совсем рядом) будто ножом полоснули по изнемогающим нервам. Олег обернулся, вжался спиной в шершавую прохладу железа.

Откуда взялась эта приближающаяся стройная фигурка? Будто возникла из ничего и вдруг; будто выпустил ее из себя белокаменный идол Рода. Жреческие фокусы… (Что-что? А, это где-то на задворках околдованного сознания проснулся наконец ученый скептик двадцатого века. Не поздновато ли?)

А она подходит, эта женщина непривычной, внутрь себя обращенной красоты. Светлые-светлые серые глаза; почти белые волосы; матовая молочная кожа… И недлинная рубаха прозрачного крапивного полотна (такое в Царь-граде ценят наравне с шелком-оксамитом) столь же бела, легка, воздушна, как и не скрываемое ею упругое юное тело. Мягко, невесомо переступают по твердой кремнистой земле беззащитные ступни длинных точеных ног; ближе, все ближе это отрешенное лицо с тонкими, будто каменеющими чертами… В нем есть что-то волнующее, знакомое; и можно было бы понять, что именно, если бы не отвлекал внимание дико не вяжущийся с хрупкой и чистой женственностью сжатый в правой ее ладони огромный железный серп — хищный, зазубренный, буреющий обильной ржавой коростой.

Подошла вплотную, кончиками пальцев толкнула в грудь, и Олег безвольно лег спиной в нежный ласковый пепел алтаря, не сводя глаз с готовящейся к совершению таинства жрицы.

Она не торопилась.

Плавно, будто танцуя, трижды обошла вокруг, протягивая ржавое железо к ликам богов, шепча им что-то неслышное. Потом неожиданно резко вспрыгнула на край жертвенника и замерла.

Олег знал, что его ждет, знал хорошо, будто не раз видел такое, будто уже примерял на себя тяжесть предстоящего: смогу ли? И больше всего он испугался теперь, что жажда жизни победит разум и волю; что терзаемое тело выйдет из повиновения и станет бороться.

Напрасный страх. Премудрые боги точно знают, где ими положен предел человеческим силам. Едва коснувшись спиной алтаря, Олег понял, что не может шевельнуться, будто что-то невидимое держит его надежнее всяких пут. Все, больше он не подвластен себе, а подвластен одной лишь судьбе своей, глядящей на него из холодных глаз молодой жрицы, спокойно стоящей рядом.

Без сил, без мыслей следил за нею Олег, а она, помешкав в недолгом раздумье, порывистым движением сорвала с себя рубаху (это чтоб не замарать в крови драгоценную ткань), склонилась; закусив губу, обеими руками нацелила в Олегову грудь иззубренное жало своего серпа. И когда холодное безразличие в ее глазах сменилось напряженной сосредоточенностью, Олег, холодея, понял, почему что-то знакомое примерещилось ему в этом лице.

Ксюша.

Да, это Ксюша.

Так, значит, вот что такое Страшная Жертва… Не кусок кровавого мяса нужен богам; другое им нужно, совсем другое…

А тупое железо уже вдавливается в грудь — в треске рвущейся кожи, в горячих волнах пронзительной боли, глубже, глубже, и боль вызревает, звереет; булькающим потоком выхлестывается из груди теплое, липкое, заливает шею, подбородок, и бульканье это прорывается вдруг сухим хрустом взламываемых ребер… Больно же, больно! За что, Ксеня, за что?! О боги, как мерзостно он воет, какие гнусные истошные вопли…