Книга мертвых-2. Некрологи

Мой добровольный опекун-мужик зажигает мою и свою свечи. Его свеча выглядит трогательно в огромном кулаке. Я пытаюсь угадать, кто он по профессии. Инженер с разгромленного жизнью военного завода? Небольшой ученый из НИИ? Решаю, что инженер с погибшего завода, но спросить не успеваю. Очередь движется быстрее, мы нащупываем ногами последние ступени, и вот уже мы в десятке метров от двери храма. Покачиваются перед нами головы. В каждой двери, их несколько, по обе стороны стоят здоровенные большерукие и толстошеие монахи, в черных рясах на крепких телах, если только это не сотрудники Федеральной службы охраны - офицеры. Они зорко впиваются нам в лица.

Зачем Медведев приехал - это ясно. Они пытаются прислониться к умершему старцу, чтобы часть ауры этого исторического персонажа налипла на них, на власть. Теперь уже не важно собственно, как к ним относился старец, - смерть все спишет. Важно, что он - исторический человек, портрет из учебника истории XX века, потому и они - исторические. Для этого Медведев приехал на его, старца, похороны.

Впереди виден гроб. По обе его стороны стоит по недлинной шеренге лиц в черном. Вижу черный платок вдовы, и, вот он где, Медведев стоит, Президент Российской Федерации. Молодой попик с нежной бородкой подходит слева от меня, шепчет:

-  Здравствуйте. Может быть, вы хотите пройти в VIP-зону?

Я невольно улыбаюсь. Офицеры ФСО лягут костьми, но меня не пустят. Охрана Медведева умрет, но не позволит. Я представил себе всю цепь неожиданных неприятностей, которые сейчас случатся в этом пахнущем осенью, умиранием, цветами, свечным жаром помещении церкви, и решаю, что мне это не нужно. Попик просто не понимает, что я, конечно, ярчайшая звезда, но звезда отрицательная, «черная», можно назвать меня так.

-  Спасибо, - говорю я, - я как все, попрощаться только.

И мы проходим не мимо тела, но за спинами той недлинной шеренги лиц, которая отделяет нас от гроба. Вдова, Президент и, видимо, дети стоят на дальней от нас стороне. Тот, кто носил в себе душу Солженицына, хорошо виден, узнаваем в седой бороде иконного образца, лежит спокойный в гробу, сугубо материальный объект. Повернув головы, шаркая, мы проходим. Я-впереди, мой опекун-мужик за мной, лишь на плечо сзади. Всего метров десять и дальше нас всех поворачивают налево, через человечий коридор из служек, монахов и оперов в штатском и в монашеском. Наша, инициированная моим опекуном, попытка отклониться вправо, к ногам покойного, точнее, в район ног покойного, пресекается жестко и грубо неким лысым, щуплым попом в бело-золотом одеянии. Лыс он потому, что видно, что лыс, - без головного убора.

- Не задерживайтесь, граждане, попрощавшись, выходите! - шипит поп и взяв меня под локоть, подталкивает в череду уходящих от гроба граждан. Я иду, и мой опекун за мной, но опекун отстает.

Пройдя церковные горницы (женщины в платках, венки, монахи...), мы выходим к той же лестнице в собор, по которой вошли. Там вместо нас стоят уже другие народные массы. Под пристальными их взглядами спускаюсь во двор монастыря. Пожимаю несколько рук. Отказываюсь от нескольких интервью журналистов с блокнотами. (Фотографов и тележурналистов так и не пустили. Еще? Уже?) Быстро преодолеваю двор, на ходу набирая по мобильному своих охранников, чтоб ждали у ворот. Одному идти среди людей, хотя бы и на особо охраняемой территории, очень непривычно. С 1996 года, то есть двенадцать лет подряд, я не появляюсь на улицах и в публичных местах один. Я одичал. Иду, беспокойно озираясь.

Выйдя из монастыря, решительно отказываюсь от всех интервью, мотивируя это тем, что неэтично давать интервью на похоронах. Пока мы идем к Ленинскому проспекту, меня все же догоняют бегом тележурналисты канала «Аль-Джазира» и итальянского теле. Сдаюсь, к тому же мы ушли от монастыря. Мои охранники и опера вдоль улицы все напрягаются и нервничают, пока я стою перед телеобъективами. «Ушел великий человек. Исторический человек. Ему выпало на долю пережить в 1992 году крушение его идеологии, поскольку он проповедовал Союз Славянских Республик, а как раз лидеры Славянских народов Ельцин, Кравчук и Шушкевич и подписали тайно, в Беловежской пуще, договор о распаде СССР. Крушение идеологии ужасно тяжело, видимо, было пережить для ее творца. Он был из редкого племени писателей-мыслителей-идеологов. Я тоже - писатель-идеолог. Я чувствую себя наследником Солженицына».

На Ленинском садимся в машину. Стае, водитель, уже слышал по радио «Эхо Москвы», что Лимонова пытались не пустить проститься с Солженицыным. Я звоню жене, чтобы сказать ей, что я освободился и сейчас еду в ее направлении. Мы договорились идти в Собес, оформлять пособие на нашу многодетную семью. По дороге отзваниваются задержанные нацболы, чтобы сообщить, что их отпустили. Говорят, что их задержали офицеры ФСБ, стороны знают друг друга в лицо.