Книга мертвых

В доме 173 на 70-й улице у Либерманов встречались люди интернациональной культуры. Политиков было мало. Хотя как квалифицировать великого князя Владимира Кирилловича, претендента на русский престол: политик? Ясно, что не человек культуры. Для него нужна своя категория: наследник. В этой категории я встретил в жизни двоих: Владимира Кирилловича и позже, в Париже, принца Сикса Анри де Бурбон Пармского в 1992 году. Говорят, что Пармская ветвь — самая чистая ветвь Бурбонов. А Владимир Кириллович — высокий пегий господин — восхищался приёмом, какой ему и бывшему королю Италии Умберто оказали в СССР, когда он приехал туда морем, на пароходе в Одессу. «Мы опасались очень, что с нами может что-то приключиться, но нас так принимали, с таким уважением, все. До самой последней горничной. Всё нам показывали, рассказывали». Свою апологию советского режима Владимир Кириллович произнёс в ответ на пылкую антисоветскую речь советского поэта Вознесенского, в тот вечер Вознесенский был в доме Татьяны. Не следует думать, что он вышел и произнес речь, о нет, просто мы стояли такой группкой: наследник престола, я, Елена, Вознесенский, музыкант — брат Владимира Набокова и отец моего издателя в Albin-Michel Николя Набоков — и женщина Николя Набокова. Мне доставило истинное удовольствие присутствовать при этой безумной сцене. Наследник престола похваливает власть, а баловень этой власти — ругает её. Ещё меня потрясло, что монархи путешествуют группами. Так запросто: наследник престола России, а с ним король Италии.

В тот же вечер я увидел у Татьяны Трумэна Капоте. Точнее, мне сказали, что вон стоит Капоте. Пока я искал, кто бы меня представил ему, Капоте исчез. Больше я его ни на одном парти у Татьяны не встречал. Даже рассмотреть его особенно не успел. Я никогда не гонялся за знаменитостями и, как правило, не пытался использовать их. Запомнил, что Капоте был в сером каком-то не то жакете, не то пиджаке, маленький и толстый. Я уже читал его «In cold blood», читал о нем в журнале «Интервью», знал, что от него отвернулись многие его светские друзья, ибо он опубликовал о них страшные какие-то воспоминания в журнале «Эсквайр». Это как раз случилось в 1975–1976 годах, когда я и посещал более всего парти у Либерманов. Только теперь, в момент написания этих строк я понял, почему встретил его только один раз. Он боялся выходить в свет. В предисловии к книге «Музыка для хамелеонов» он минимизирует эффект публикаций в «Эсквайре»:

«Это вызвало гнев в определённых кругах, где они почувствовали так, что я якобы предал доверие и повёл себя нехорошо с друзьями и/или врагами. Я не хочу здесь дискутировать с ними: в проблему вовлечена социальная политика, поведение, но не артистические ценности. Я только скажу, что писатель вынужден работать с тем материалом, который он собрал как результат его наблюдений, и ему не может быть отказано в праве употребить его. Осудить, но не отказывать».

В 1979 году я получил от Билла Чалзмы, экс-профессора Иллинойского, кажется, университета, перевод своей книги. Я заплатил Биллу своими хаузкиперовскими деньгами. Перевод я немедленно размножил и дал его своему литературному агенту Сэре Фрайманн. Сэра немедленно разослала его по издательствам. И начали в изобилии поступать отказы. У меня был список отказавшихся опубликовать «Эдичку» издательств, там их было 36 штук. Так как я живу кочевником, то какие списки могу я сохранить? Канула в Лету даже рукопись романа «Москва Майская»… Помню всё же, что отказали «Макмиллан», «Дабл-дэй», «Литтл, Браун энд Компани», «Фаррар энд Страус», ну все 36 издательств. Под разными формулировками, но отказывали. Из «Литтл, Браун энд Компани» старший редактор написал Сэре, что «портрет Америки я нашел раздражающим».

Где-то в одном из издательств Трумэну Капоте и сказали о книге, и дали копию рукописи. В издательствах ведь идет борьба за книги. Я знаю точно, что некая Кафи Александр ещё в 1977 году хотела опубликовать «Эдичку» в «Макмиллане». Но у неё не хватило «издательской силы». Там были люди против.