Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Весь пол пивной был завален чешуей воблы по щиколотку и страшно заплеван, заюрзан беломорскими окурками — чистилось это заведение, кажется, только перед праздниками. Воблу, соленую сушку и бутербродики из черного хлеба с маргарином и килькой подавали здесь же, у стойки. Воблину мужики брали за хвост и колотили ею о край стола, доводя тушку до нужной мягкости. Здесь же наливали водочку в розлив: то как раз был переход от белой и красной головки к «Московской особой» и «Столичной» — первое послевоенное повышение цен на водку. Белая и красная головки из полужидкого сургуча соответствующих цветов покрывали картонную плоскую пробочку. Вышибалась эта пробка простым ударом ладони по донышку. Позже мы научились также вышибать и винные пробки из низкосортного пойла. Потом эту дрянь стали затыкать полиэтиленом.

Была тогда и еще одна, уже забытая культурная норма. Бутылку можно было разлить и на двоих, и на троих, и на четверых, при этом каждый должен был иметь свою бутылку, которую докупали к водке.

— Пол-литра и две пустых четвертинки! — говорилось продавщице, и та не только безропотно выдавала пустую тару, но и потом также безропотно принимала ее (90 сталинских копеек за штуку). Кто-то пил тут же рядом, кто-то нес свою заветную долю в пивную, а кое-кто таранил свою посудинку домой.

Годам к 20-ти я уже так насобачился тонко и точно разливать по склянкам на двоих-троих и так далее, что мне, умному и очкастому, мужики вполне доверяли. В эту же норму входило и затыкание бутылки газетой или клоком оберточной бумаги. Вокруг горлышка наматывается бумага выше борта сантиметра на четыре, и этот излишек надо аккуратно завернуть, как портянку, внутрь горлышка: даже немного опрокинув бутылку, можно было сохранить ее содержимое, если быстро вернуть бутылке вертикальность.

В пивной старались не пить принесенную водку, блюдя приличие и коммерческий интерес пивной, поэтому, если надо все-таки принять магазинную, а не пивную, выходили наружу и пили на пороге, из горла, разумеется.

В пивной все мужики были рванью, но даже и среди них выделялся наш сосед по барачной коммуналке дядя Семен Редькин, горький пьяница и матерщинник. Как он умудрился сделать двух заморенных пацанов — Крысу и Мышку — остается тайной дарвинизма. Изможденная жена ежедневно вытаскивала его, шатающегося, из пивной и тянула на себе домой. Ни на что он пил, ни зачем он пил, не знал никто. Да и не интересовался. В то мое детство, в середине 50-х годов, таких мужиков было много. Они спились на Победе, точнее, на том, что вернулись с войны, о чем любили орать: «Я воевал!», «Я воевал!» И из победного пике не выходили уже до самой смерти.

Пили они до потери тени, что особенно было заметно в летнюю полдневную жарищу. Кричал и дядя Семен Редькин, за что попадал в милицию. Получив там положенное по шеям, он уволакивался женой и оттуда, из родного 51-го отделения.

И пивная эта, и дядя Семен Редькин — мое первое и неистребимое впечатление о подлинной, не газетно-радио-теле-официальной жизни в моей стране. Сломали пивнушку по случаю фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Я понял, что народ наш пьет исключительно до конца — рюмки, бутылки и жизни. Глупо как-то оставлять на потом.

Кончились послевоенные годы: многие злачные места рухнули и заменились голубями — городскими засранцами без всякого удовольствия для народа. Наша семья к тому времени переехала в новую шикарную трехкомнатную коммуналку, всего на две семьи.

Когда пивную сломали, дядя Семен Редькин помер…

Виски «Белая Лошадь»

Сейчас все выездные, а раньше…

Генка был выездным, потому что был выдающимся спортсменом, входил в сборную и, когда бросил спорт, стал тренером этой самой сборной, с которой и выезжал на соревнования в разные страны, по нескольку раз в год. Быть в сборной и быть тренером сборной — большая разница. У спортсмена — режим: не пить, не курить. А тренеру можно, он волнуется за сборную, переживает, за эти волнения и переживания его и держат, а чуть успокоился — и нового назначают.

Короче, сидим мы с Генкой в «Валдае» на Калининском, и он рассказывает мне об Англии, откуда только что приехал и где мы опять что-то проиграли, но не всем подряд, а потому заняли не то четвертое, не то пятое место, а приказано было в Спорткомитете — непременно призовое, но Генка знал, что в ЦК решено было быть в десятке, а если у испанцев выиграть, то можно даже было и в десятку не входить. Но с испанцами не удалось сыграть, они раньше нас вылетели из турнира.