Книга о Петербурге

Мысль о числе шагов, думаю, была спонтанной, появилась в момент создания фразы. Авторская установка на максимум реалий. Ну вот. Прикинул. Семьсот с чем-то. Шестьсот — мало, да и на слух похуже будет. Восемьсот — тоже не то. Семь хорошая цифра. А где семерка, там и тройка у нас, — на самом деле наоборот: где тройка, там и семерка: тройка, семерка, все равно рядом. Без туза. Но если буквализма хочется, то за туза ноль может сойти, «зеро». Ноль и по смыслу хорош: число поражения, раз — и все обнулилось.

370 в этом отношении эффектнее, чем 730, ближе к Пушкину, что ли, но 370 — мало, это они со старухой почти соседи.

Тройка, семерка, туз — это у русского человека в подсознании. А если он еще и игрок!

Тут и задумываться не надо — 730 само просится.

Да он и не думал, я полагаю: прикинул — оно и выскочило само.

Без мистики и метафизики.

Потому что 730 — это образ. А скажем, 720 — уже нет. Или 780… Явно 780 проигрывает 730 по выразительности и долготе — больше слогов. Даже без Пушкина.

740… Ничего, ничего, вполне. «7:40» само в песню просится, но во времена Достоевского никаких одесских ассоциаций эти числа, конечно, не вызывали. По ритму слогов 740 могли бы составить конкуренцию 730. Но поставьте два числа рядом, и чем-то 730, даже без Пушкина, покажется привлекательней: семерка невольно с тройкой складывается в уме, а там уже и ноль появляется без единицы…

790 — много. Тогда уж 800 надо. Напрашивается пояснение, что-то вроде «десяти до восьмисот не хватило».

710 — мало. Ну тогда: «А почему не 700?»

700, 750, 800 — круглые числа, не то.

В 729, 736 никто не поверит. Ноль необходим в конце.

Да и вообще — просятся для ритма фразы два двухсложных слова.

730. Лучше и не придумать.

«А бабке поделом!»

Лестница в каморку Раскольникова в свое время прославилась надписями на стенах, — там собирались юные почитатели романа, вероятно неудовлетворенные его школьной интерпретацией. Я сам несколько раз показывал эту неформальную достопримечательность гостям города. Ахали, охали. Думаю, Федору Михайловичу, прочитай он, что пишут на стенах юные ценители его прозы, самому бы стало не по себе. Надписи обновлялись по мере смены поколений читателей. Спустя годы, когда вход посторонним во двор закрыли и установили у ворот домофон, время от времени заливаемый красной краской, я пожалел, что поленился скопировать те настенные откровения. Впрочем, некоторым из них, относящимся к концу девяностых и началу нулевых, случилось быть опубликованными — соответственно Игорем Золотусским и Сергеем Ачильдиевым.

Вот свод ранних надписей. Его скопировал литературовед Евгений Петрович Кушкин в 1991 году во время своего посещения Петербурга (сам он, специалист по Камю, проживает во Франции). Как-то, в начале нулевых, в его очередной приезд, мы, прогуливаясь по «местам Достоевского», посетили лестницу «альтернативного» дома Раскольникова (№ 9), а в «официальный» уже было не попасть; я тогда посокрушался, что-де не переписал надписи, и услышал в ответ: «А у меня есть, я вам пришлю». И прислал, с любезным разрешением опубликовать. Пожалуйста:

Родя, ты прав, так держать!

Родя, я с тобой

Крепитесь, Родион Романович!

Да здравствует преступление!

Здравствуйте, Алёна Ивановна!

Деньги зря закопал, надо было купить колбасу

Милый мой Роднянка

В Храм Роди —

Филиал Храма John’a Lennon’а

Мы ещё сюда вернёмся, обещает Х

Психи здесь

Родя, я тебя понимаю. Правильно сделал.

Люди не совершайте такого

Ты вечно живой

Мне тебя лишь жаль

Путь мы не забыли

Родя, тебя осудили, но не поняли

Не умеешь, не берись, надо было косой

Ты хотел стать великим человеком, ты им стал. Ты может быть выше того самого Наполеона

Кто прочитал Преступление и наказание, тот уже не сможет сделать то, что сделал Родя

Придурок, свидетелей не оставляй, убирай всех!

Почему ты не убил Порфирия?

Жизнь, это свято, Родя

Здесь был Родик

Раскольников Р. Р. — профессиональный killer

От греха к истине, через страдания

Родя, по себе людей не судят, козёл

Но это ведь плохо, но я всё равно Родю люблю

Родя, ты клёвый, правда я не дочитала до конца, но ты крут