Книга о Петербурге

Наверное, я бы не стал так долго останавливаться на этом, но тут есть один личный нюанс. Для меня самое странное в этих идеях то, что они в существенной степени изменили мою жизнь. Не сами идеи, а их предметное существование… Если тянуть цепочку «если бы не… если бы не… если бы не…», то вообще бы, если бы не… — было бы у меня все по-другому.

Но это из серии «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…».

Дело в том, что я однажды решил рассказать о Маковецком детям.

«Костер» и внеземное

Однако вон куда заплываем. Это как если бы с Большой Невы, вместо того чтобы в залив войти, резко свернули в Екатерингофку, а там уже на выбор — или в Обводный канал и в обратном направлении, или кругалем в Бумажный канал, плавно переходящий в Таракановку. Но слово сказано. Плывем, куда плывется.

Дело было в начале восьмидесятых, после очередной конференции молодых литераторов Северо-Запада (такие случались), — я тогда написал небольшой очерк в детский журнал «Костер». У них в журнале возникла потребность в материалах на темы «науки», вот я и рассказал об идеях Маковецкого, касающихся расписания связи с внеземными цивилизациями, — с учетом, по своим представлениям, возраста аудитории. А взялся за эту тему, потому что была зацепка. Ту самую Новую Лебедя, которую Маковецкий полагал синхронизатором связи, открыл в 1975 году, как тогда утверждалось в печати, школьник, на самом деле «вчерашний школьник», то есть студент — но в любом случае не ученый. Событие тогда стремительно обросло своей мифологией, но теперь под рукой интернет, и мы знаем некоторые подробности. Сергей Шугаров, «хорошо знавший небо», проходил практику в Крымской обсерватории и как-то ночью, взглянув на купол зеркального телескопа им. Г. А. Шайна, увидел невооруженным глазом новую звезду, совершенно лишнюю в созвездии Лебедя. Сверхпопулярный поэт Андрей Вознесенский то ли гостил тогда в обсерватории и оказался свидетелем переполоха, то ли узнал об этом позже, но его стихотворение «Новая Лебедя — 75», вскоре опубликованное в журнале «Юность» (фантастическим по нашим временам тиражом) с посвящением «первооткрывателю», прославило факт явления новой звезды «совсем непристойному свистуну» (тогда как «корифеи» проспали). Очень скоро первооткрыватель в общественном сознании сделался школьником. «Школьник» или «бывший школьник», для меня важно другое: если бы не эта возрастная зацепка, я бы не стал браться за тему. Не стал бы вообще с детским журналом связываться.

Материал в «Костре» благополучно потеряли, и я забыл о его существовании. Прошло время, я — сторож, был март 1983-го, когда мне вдруг позвонили из «Костра». Тот ли я, кто написал о внеземных цивилизациях? Да, тот. Если тот, со мной хочет встретиться главный редактор.

Прихожу. Святослав Владимирович Сахарнов, сверкая очками, встречает меня в своем кабинете радостным возгласом: «Я вас не таким представлял!» (в смысле, не таким молодым, по-видимому). На столе у него лежит мой текст с перечеркнутыми кусками. «Кто? Кто это сокращал? — кипятится главный редактор. — Надо печатать как было!» Расхваленный и воодушевленный, ухожу домой.

Через день или два снова звонок — опять приглашают в «Костер». Сахарнов предлагает мне место младшего литературного сотрудника. 150 рублей. Плюс гонорары, если буду писать. От звонка до звонка здесь не сидят. И вообще «работа не должна мешать творчеству».

Взяли меня с испытательным сроком на два месяца, а проработал я в «Костре» восемь лет.

Уже потом я узнал, что должность младшего литературного сотрудника была единственной неноменклатурной, то есть главный редактор мог брать на это место, кого хотел, без согласований с обкомом и прочим начальством.

За несколько лет до меня на этой должности поработал Сергей Довлатов. Но тогда о Довлатове я слышал немного. Иногда в «Костре», кто знал, вспоминали Довлатова, — только самого Довлатова, чтó он написал о «Костре», я прочитал много позже. Забавно получается: я работал в «Костре» среди довлатовских персонажей, иногда вспоминавших — за чаем или еще как-нибудь — своего автора.