Книга о Петербурге

«…спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору…» —

(нет, согласно делу № 17 (картон VII), изученному Семевским, кикимору никто не видел; только солдат слышал грохот в трапезной; на колокольне же доказательства пребывания нечисти обнаружил утром псаломщик, а что это именно кикимора была, так то дьякону поп сказал) —

«…худую бабу и простоволосую…» —

(художественный вымысел; только грохот из трапезной раздавался) —

«…сильно испугался…» —

(все потом испугались) —

«…и затем кричал в кабаке…» —

(где кто кричал, никому не ведомо; вряд ли кричали — говорили шепотом, но слух по городу, вероятно, распространился скоро, иначе бы и дознания не было) —

«Петербургу, мол, быть пусту», —

(по Семевскому, «Санкт-Питербурху пустеть будет», — на современный слух не очень складно, но ведь жутко по смыслу: будет пустеть ему — Санкт-Питербурху) —

«…за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно» —

(сослан был на каторгу на три года, а нещадно бит батогами, согласно Семевскому, был осужденный одновременно с дьяконом, по другому дознанию — дело № 15 (картон VII), — некий швед-ведун, предсказавший царю три года жизни).

Упомянутый в скобках швед-ведун оказался упрямцем. Почти как волхв низвергнутый. А еще и провидцем: сбылось! Но к делу о кикиморе швед-ведун отношения не имеет.

Да и не о кикиморе дело было. Как таковая кикимора, похоже, следствие не интересовала. Кикимора — ну и что? Следствие интересовало значение слов, ляпнутых неосторожным дьяконом. Чаять опустения Петербурга — это государственное преступление.

Писательский триумф Алексея Толстого в Советской России пришелся на время, когда Михаил Семевский был уже прочно забыт. А теперь и «Хождение по мукам» не читают, как прежде читали. Антикварное собрание сочинений Алексея Толстого в 10 томах (1958) продается по цене банки пива за том, «возможен торг». Но жива память о кикиморе. Новую популярность петербургской кикиморе принес интернет. Стремительно растет кикиморин рейтинг.

Со своей стороны, хочу обратить внимание на одно любопытное обстоятельство. Дата 9 декабря по старому стилю — это канун зимнего солнцеворота — зимнего солнцестояния. С астрономической точки зрения самая долгая ночь в тот год началась 10 декабря, но такая точность тут не важна; безусловно, дата происшествия с кикиморой относится к тому временнóму промежутку из нескольких суток, когда зимнее солнце практически не меняет склонения (солнцестояние — солнце стоит), день, по ощущениям, перестает уменьшаться и до предела разросшаяся ночь (петербургская ночь!) повторяется в своей безрадостной полноте. Уроженцы иных краев — и солдаты, и священники, и прихожане, и заплечных дел мастера — с одинаковой гнетущей тоской переживали это темное время.

Вспоминается злой дух Карачун, повелевающий мраком и холодом; зимний солнцеворот — это время его чар.

А что до политических репрессий — были перед глазами нашего падуна и посильнее примеры. Вскоре после того, как окончательно уничтожили деревянный Троицкий храм, на той стороне площади Революции вознесся жилой объект — ныне почитаемый как памятник эпохи конструктивизма. Дом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев был заселен семьями узников самодержавия. Ненадолго. Через четыре года дом уже расселили, иных жильцов расстреляли. Дом политкаторжан стал ленинградским символом репрессий 1937-го. На мемориальной доске, повешенной во дворе, значатся имена 54 уничтоженных. Считается, этот список неполный.

Футуризм, и не только

Он не просто свидетель — на сегодняшний день он единственный уцелевший свидетель возникновения Империи. Покажите еще кого-нибудь, у кого на глазах Петр вошел бы в храм царем, а вышел императором. Он один — один уцелевший.

В Швеции монархия сохранилась, в России — нет; послужило ли оно утешением низвергнутому гордецу, гадать не будем, но этот падун не только свидетель рождения великой Империи, он еще и зритель ее финальных сцен. Неспроста ведь именно эту площадь, а не какую-нибудь иную (Дворцовую даже) назвали площадью Революции.

Затянувшийся на три столетия гибельный миг — как-никак момент истины. Сном при открытых глазах, галлюцинацией, невероятным видением могла предстать перед ним четырехсотметровая, самая большая в мире башня — «Памятник III Интернационала», — именно для этой площади по поручению Наркомпроса проектировал ее безбашенный Татлин.