Книга о Петербурге

Высота башни должна была быть 400 метров. Она бы тоже падала. Тоже падала бы — и не могла бы тоже упасть — не в подражание башне в Пизе, но в подражание планете Земля. Угол склона ее несущей опоры, если верить поздним исследованиям этой неосуществленной идеи, равнялся углу отклонения оси земного вращения — 23,5°. Впрочем, сам Татлин чертежей не оставил, кроме двух изображений общего плана; утрачены авторские модели сооружения, притом что одна из них удостоилась золотой медали в Париже. Числовые значения и прочая конкретика — от поздних интерпретаторов проекта, учеников и последователей. А также от фантазеров, завороженных идеей Татлина. Приходилось, например, читать, что несущая опора и ось Земли должны быть параллельны, а сама склоненная башня должна быть направленной на Полярную звезду, — и все будто бы по замыслу Татлина, но подождите, положения не согласуются одно с другим, противоречивы. Полярная звезда — это, конечно, всегда красиво, но как быть с тем, что угол ее возвышения над горизонтом равен широте местности, — для Петрограда он 60°? Похоже, от невозможной башни и ждут невозможного. Замысел Татлина и сегодня сносит крышу отдельным энтузиастам, пытающимся разгадать загадки неосуществленного проекта. Волхв бы, кудесник, может быть, разобрался. Что касается звезд и небес, это к нему — с неба низвергнутому.

Да и вообще. Не к этому ли Татлин стремился сам? «Вся форма колеблется, как стальная змея, сдержанная и организованная одним общим движением всех частей — подняться над землей». — Николай Пунин, «Памятник III Интернационала», брошюра была издана в Петрограде в 1920 году на никудышной бумаге и содержала те самые два татлинских рисунка башни, преодолевающей силы земного тяготения. Симон волхв взлетел с помощью бесов, однако ж взлетел. Вот и Пунин о замысле Татлина: «Преодолеть материю, силу притяжения хочет форма; сила сопротивления велика и грузна; напрягая мышцы, форма ищет выхода по самым упругим и бегущим линиям, какие только знает мир, — по спиралям. Они полны движения, стремления, бега, и они туги, как воля творящая и как мускул, напряженный молотом».

Думаю, «Памятник III Интернационала» поверженный маг оценил бы по достоинству. Во-первых, дерзость проекта соприродна его собственной гордыне, здесь что-то родное. Во-вторых, он мог бы почувствовать себя отмщенным. Апостол Петр не дал ему покорить небеса, кудесник рухнул, низвергнулся, едва достигнув облаков. Но что теперь облака, когда вот-вот построят башню «до самого неба»? Апостол Петр, покровитель этого города, будет ли он по-прежнему торжествовать, когда с подоблачной высоты мощные прожекторы начнут проецировать на здешние облака дерзкие революционные тексты? И в-третьих — момент практический. Башня дала бы барельефному Симону магу, рабу безвременья, календарь и часы. Три ее внутренние части, исполненные из стекла и защищенные внешним стальным спиралевидным каркасом, должны вращаться вокруг оси — каждая со своей угловой скоростью. Нижняя — гигантский куб, место конференций, съездов и «других широких законодательных собраний», обернется вокруг своей оси за один земной год. Средняя часть, гигантская пирамида, место мирового правительства в лице исполкома Интернационала, обернется за месяц. Третья часть, гигантский цилиндр (вдаваться не будем в подробности), совершит оборот за день.

Татлин в Петрограде отвечал за план «монументальной пропаганды». В Москве в числе героев, удостоенных монументального изображения по этой программе, оказался, между прочим (сверх первоначального плана), библейский Самсон, разрушитель храма филистимлян. Вот и Симон волхв, бескомпромиссный противник апостола Петра, бросивший вызов Небу, кажется, имел шанс в революционном Петрограде по меньшей мере на реабилитацию. Ему не оказали почета, его падение не оценили ни как «жертву», ни тем более как «предупреждение», его не назвали героем — о нем просто никто не вспомнил. Проект памятника III Интернационала Татлин создавал сверх ленинского плана «монументальной пропаганды», уж слишком был самоцельным замысел сооружения, — но нам ничего не мешает пополнить задним числом актив монументальных достижений в части «агитпластики» историческим барельефом с волхвом, таращащим глаза на несуществующую башню, — как тайным, скрытым, неявным свидетелем ее неосуществления. Долговечный падун и вместе с тем почти ровесник города, он-то, падая, все уже «знал» — что было, что есть, что будет.

А в самом деле, на площади Революции по тому ленинскому плану так и не открыли ни одного памятника — тогда как открывали и на площади Урицкого (бывшей Дворцовой), и на Знаменской (потом — Восстания), и на Стрелке Васильевского острова, например. Но только не на площади Революции, — а почему? Не потому ли, что отдел изобразительных искусств Наркомпроса вкупе с городским начальством действительно, без дураков, берег это историческое место для проектов сверхграндиозных и верил всерьез в их осуществимость?

Вторым таким после татлинского был проект колоссального памятника Ленину.