Книга о Петербурге

12 июня 1991 года произошло событие, труднообъяснимое для стороннего наблюдателя. Одна седьмая часть суши избирала себе президента, тогда как одна шестая часть суши, 76 % площади которой составляла та самая одна седьмая, уже имела своего президента. Примерно в то же время — где раньше, где позже — на оставшихся 24 % общей территории, конституционно управляемой общим президентом, тоже избрали своих президентов — еще четырнадцать, но это нам уже не столь интересно. Нам важно то, что на одной седьмой части суши в тот день число президентов стало более одного, именно два — причем взаимонедоброжелюбных по ряду роковых причин. Катаклизмы не заставили себя ждать — сейчас не о них. Просто странно как-то все это. Странно как-то и — вот мы про что — болезненно, что ли.

Но ближе к теме.

Во втором по величине городе на седьмой части суши в этот исторический день (выбирали еще и мэра города) рядом с урнами для голосования стояли урны для опроса. Опрос (отнюдь не референдум, по ошибочным поздним воспоминаниям) был на тему, как городу называться. Предлагалось два варианта: Санкт-Петербург и Ленинград.

На данный момент город был Ленинградом. Но и Санкт-Петербургом тоже когда-то был. А еще он был Петроградом. Правда, про Петроград не спрашивали.

Надо было ответить «да» или «нет».

Санкт-Петербургу соответствовало «да». Ленинграду, стало быть, «нет». Но самое примечательное, что название Ленинград вообще не упоминалось, а Санкт-Петербург назван был. Вычеркнул «нет» и оставил «да», значит ты за Санкт-Петербург, — вычеркнул «да» и оставил «нет», значит ты за то, что на сей день имеется, — за Ленинград то есть.

Задачка на логику: как сформулировать вопрос, чтобы вышеприведенная процедура ответа была соблюдена и чтобы при этом не создавалось ощущение манипуляции?

Решение.

«Желаете ли Вы возвращения нашему городу его первоначального названия — Санкт-Петербург —»

Да? Нет?

По результатам тех президентских выборов я попал в 1,92 % избирателей, проголосовавших «против всех», — для того и приходил (и вовсе не ради принципиального негативизма). А вот участвовать в опросе почему-то не захотелось. Получалось, что рукой моей будто бы управляют, что навязывают мне желание. Но даже если я, уроженец этого города, захотел отказаться от его названия, которое, между прочим, могло потянуть на идеограмму личной судьбы, почему я должен был желать лишь того, что мне желать, собственно, предлагали, — «первоначального названия», а, скажем, не «промежуточного», например? А может, мне нравится Петроград?

Вот тогда я и унес этот лист опросный — на память.

Было ли мне безразлично, как называться городу? Да нет, вряд ли.

Но вот я покидаю избирательный участок с опросным листом в кармане и неожиданной мыслью под кепкой: не начать ли коллекционировать избирательные бюллетени? Наш участок в Технологическом институте им. Ленсовета, — слева на выходе киоск «Союзпечати», — газеты раскупаются утром, кроме тех, что висят за стеклом на прищепке, — впрочем, закрыт — выходной. Справа и слева на фасаде здания мемориальные доски извещают о партийных явках большевички Землячки и выступлениях здесь Ленина. Впереди, под сенью лип, — бронзовая спина Плеханова, перед ним — бронзовая трибуна. Какие-то остряки поставили на высокий пьедестал у ботинка теоретика марксизма пустую бутылку, видна только отсюда, со стороны института, — Георгий Валентинович словно воспользовался содержимым и сейчас прячет ее за трибуной от воображаемой аудитории — от всех этих слегка разбавленных иномарками «жигулей», «москвичей», «Волг», въезжающих со стороны Москвы в исторический центр города — города, название которого поставлено под сомнение. Отсюда не видно — но по ту сторону трибуны стоит бронзовый рабочий со столь же бронзовым знаменем (несомненно, «красным»). Плеханов показывает рукой за перекресток, где позавчера в магазине «Молоко» продавали по талонам на мясо присланные из-за океана соевые сосиски в консервных банках (три банки за два талона), — стояла очередь в кассу и подозревала, что это еда для собак (кассирша, представим, просит без сдачи и, выбивая чек, накалывает талоны на спицу, установленную на деревянной подставке). Московский проспект, он большой, — он вытекает из людского водоворота, плещущегося у бетонного забора на площади Мира: это гигантская барахолка, где продается все (например, ворованная гуманитарная помощь в виде порошкового молока), — я сам там постоянно меняю сигаретные талоны на продуктовые. А пойти не туда, а туда — налево, мимо киоска, по Загородному проспекту, там будет Витебский вокзал, — перед его обшарпанным фасадом духовой оркестр, пять человек. Пожилые музыканты в поношенных пиджаках исполняют вальс «Под небом Парижа», — коробка на асфальте, кому сколько не жалко.

Если возвращать имя, так предыдущее — Петроград.

Город в ожидании потрясений.