Книга о Петербурге

Мне казалось, этот город давно перестал быть Петербургом и уж точно — Санкт-Петербургом. Это был не тот Санкт-Петербург, о котором мечтал Петр.

А взять спальные районы — какой же это Санкт-Петербург? А серые зоны (какими обозначают их на картах) промышленных предприятий — разве это Санкт-Петербург?

Но и Ленинградом он тоже перестал быть.

Это был другой город.

И я не знал его имени.

Имя на «С»

В самом «петербургском» романе слово «Петербург» употреблено 53 раза (и еще 10 раз встречаем эпитет «петербургский»). И только единожды город назван полным именем, и то в ироническом контексте, — пьяный мещанин смеется над Раскольниковым, целующим землю на Сенной (той самой Сенной, что в XX веке лет сорок будет называться площадью Мира): «Это он в Иерусалим идет, братцы, с детьми, с родиной прощается, всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает».

Тут даже трудно понять, над чем больше насмехается этот «какой-то пьяненький из мещан» с его манерным высоким слогом — над чудилой, целующим «эту грязную землю», или над «столичным городом Санкт-Петербургом», представленным во всей красе на Сенной площади.

А всего в художественных сочинениях Достоевского, согласно Частотному словарю, название Петербург употреблено 274 раза. Из них только 2 (два раза!) — с приставкой «Санкт-».

Второй раз, между прочим, «Санкт-Петербург» появляется в «Подростке», и опять же в специфическом контексте. Во вставном рассказе странника Макара Ивановича, который Аркадий передает «слогом», есть признание художника-самоучки, гордящегося выполненной работой: «Я, говорит, теперь уже все могу; мне, говорит, только в Санкт-Петербурге при дворе состоять». Понятно, что тут «Санкт-Петербург» — элемент хвастовства, хорошо подходящий для самоаттестации персонажа и обозначения его амбиций, — тоже в своем роде элемент стиля.

Уже в XIX веке избегали употреблять «Санкт-» вне рамок официальных высказываний. «Санкт-Петербург» звучало выспренно, высокопарно.

А так — Петербург, он и был Петербург.

Вот и мне казалось, это нескромно, и тем более сегодня — «Санкт-». Да и неблагозвучно — четыре согласных подряд: «нкт-п».

Солженицын тогда нашел необходимым предостеречь жителей города на Неве от выбора этого — «Санкт-Петербург», написав специальное обращение. («Я хотел бы тоже подать голос и убедить Вас, что этого звучания возвращать не надо. Оно было в XVIII веке навязано вопреки русскому языку и русскому сознанию».) Предложил, со своей стороны (допустил, вернее), вариант имени «Свято-Петроград» — тоже, признаемся, не подарок.

Да ведь никто здесь и не говорит «Санкт-Петербург». Если кто и назовет в какой-нибудь житейской ситуации город полным именем, можно быть уверенным — это приезжий. Помню, как мы замечали в начале девяностых эту закономерность: наши гости из Москвы говорили «Санкт-Петербург» — из уважения к «санкт петербуржцам».

После последнего переименования как-то странно было привыкать к тому, что твой город на «С», а не на «П». Все думали почему-то, что будет на «П» — где-то между Пензой и Псковом, — там и смотрели: а где ж Петербург в списке городов с их телефонными кодами? Но вот неожиданность: в справочниках, указателях, расписаниях, всевозможных реестрах бывший Ленинград оказался где-то между Самарой и Саратовом.

У меня с этим переименованием связано воспоминание о личном дискомфорте: я уже успел побывать «ленинградским писателем» («молодым ленинградским писателем»), и вдруг мы все, «ленинградские», независимо от возраста, опыта и признания стали одномоментно «петербургскими писателями». Словосочетание «петербургский писатель» наводило раньше на мысль о Пушкине, Гоголе, Достоевском, а если не о классиках, так все равно — о тех, кто жил в ту эпоху, уж точно не в нашу. И вдруг — тебя называют «петербургским писателем», и ты уже в компании как минимум с Григоровичем. Ладно бы это переназвание было бы формальным, так ведь не получается — формальным. Тут еще и такой нюанс. «Московский писатель» — он и есть московский писатель, и любой другой, где бы он ни проживал, — это любой другой, где бы он ни проживал, и этого вполне достаточно, но когда сегодня в России говорят о ком-то «петербургский писатель», это означает, что с данным субъектом связывают какие-то особые ожидания — ждут чего-то отличного от других, чего-то специфически «петербургского», соотносимого то ли с зацикленностью на традиции, то ли с интеллектуальным изоляционизмом, то ли с болотными испарениями. «Ленинградским» в этом смысле было проще гораздо.

Парад переименований: поиск закономерностей