Книга о Петербурге

И вот еще: абзацем выше сравнил его с нашем Петровским — из-за ограды. Но напрашивается другое сравнение. Они, получается, в одно время погибли — тот молодой, посаженный в память исторического дуба Петра Великого на Каменном острове, у которого желуди должны были вот-вот появиться, и этот, лучший дуб Шипова леса, словно выросший на радость Петру, появись тут царь и увидь это чудо природы, — оба погибли в 2010 году, один от вандалов, другой от жары. На расстоянии многих километров друг от друга, и оба с именем Петра связанные.

(Коль скоро о потерях зашел разговор — вставка в скобках, докладываю: через пять дней по завершении предыдущего абзаца сходил в Летний сад посмотреть на деревья. Здешний дуб петровского времени как стоял, так и стоит — сучья скреплены по какой-то новой методе стальными растяжками. А двухсотлетнего клена рядом с Летним дворцом, отвечаю ответственно, нет. Как же так? Он и сейчас в топ-списках петербургских деревьев значится!.. Всё. Спилили. Три года назад. Устарели топ-списки.)

…Однажды увидев корабельные дубы, начинаешь понимать Петра. Кажется, понимаешь, зачем он засаживал большие площади дубами. Вместе — они тянутся к солнцу. Вместе когда — у них прямые стволы. Минимум сучковатости. В Сестрорецке он самолично посадил будто бы двести дубов, а в общей сложности счет посадкам дубов шел там на тысячи. И по дороге в Петергоф сажал он дубы.

Сейчас Шипов лес — это всего лишь остаток огромного дикого лесного массива. Вырубка тут была основательная, особенно в XVIII веке. Насколько я понимаю, главная достопримечательность сегодня — это старейший дуб. Ему — 400. На «идеального» он, пожалуй, не тянет (в кораблестроительном отношении). Тому «идеальному», думаю, подобрали замену. (Постучать по дереву, чтобы не сглазить.)

А еще мы видели дуб-другой с трещиной вдоль ствола. Из трещины источается дубовый сок — он бродит и пенится и привлекает к себе насекомых. Среди них есть необыкновенные — жуки-олени. В Европе, кажется, крупнее нет. От края до края поперек ладони. Падки на алкоголь, на эту дубовую брагу. А когда вечером пролетает над головой неведомым летательным аппаратом, хочется спросить: «Что это было?»

В петербургских парках встречаются скопления дубов, почему бы не попробовать развести у нас жуков-оленей — это я по наивности спрашивал у биологов. Отвечали, что не получится в парках. Нужен лес, дикий. С дубовыми пнями, чтобы личинки жили в трухе. С трещинами на стволах, чтобы радовать брагой жуков, — без нее им никак.

О птицах СПб

Чайки

Левитан, запутавшись в женщинах, с досады застрелил чайку. Все остальное — Чехов. Чайка — живая, летящая над волной, — эмблематичная — не только прославила МХАТ и систему Станиславского, но стала еще, в известных пределах, символом всей культурной жизни Москвы. Чайка, надо признать, символ, скорее, московский, не петербургский, не кронштадтский даже. Черная «чайка» — представительский автомобиль, машина министров. «Чайка» — позывной Терешковой, и хотя он придуман безотносительно Чехова (по легенде, Гагариным), Терешкова, когда выходила на связь, дословно повторяла слова Нины Заречной: «Я — Чайка» (кстати, расстояние между родиной Терешковой и местом, где Левитан застрелил несчастную чайку, 270 километров — по лесам, полям и болотам). А потом — по Москве — Чайка с Хрущевым (и космонавтом Быковским) едут в автомобиле «чайка». Так что птица чайка — это не просто Москва, а советская Москва, кремлевская, «Красная Москва» как бы. В Ленинграде был «Чайка» разве что ресторан. Только город чаек — все-таки Ленинград. И Петербург, но не прежний, XIX века, а сегодняшний, новый. Это может показаться странным — раньше чаек в городе почти не было. Достоевский, переполненный замыслами нового романа, мог видеть их с палубы корабля, на котором возвращался из Копенгагена, но не в самом Петербурге. В Столярном переулке чайки не будили его на заре своими резкими выкриками. Нет у самого петербургского писателя в самом петербургском романе чаек. Да у него их вообще, кажется, в прозе нет, — чайкý попить на каждом шагу предлагают, а чтобы чáйку увидеть, этого никому не дано, — ну вот только в самом начале своих литературных трудов — в самом начале романа «Бедные люди» позволил молодой Варваре Алексеевне детство вспомнить — деревню и озеро с чайкой (не то ли озеро, где потом Левитан застрелит свою?). Только память о чайке героини «Бедных людей» не имеет к Петербургу никакого отношения. Не было в те времена в Петербурге чаек, а если было, то мало — как теперь снегирей. Сейчас как раз озерные чайки — так их вид называется — преобладают в городе. А прилетать они стали в город массово только во второй половине XX века. Когда мусор, включая органические отходы, стали организованно вывозить на специально отведенные места — городские свалки, позже названные полигонами.