Книга о Петербурге

Я помню Южную, старейшую и самую крупную свалку, — иначе ее называли в народе Волхонкой — потому что на Волхонском шоссе, напротив Южного кладбища. Статус последних ее лет — полигон твердых коммунальных отходов. Ныне закрыта. Кто видел эту сорокаметровую гору в ее лучшие времена, уже не забудет ни запаха, ни бульдозеров, ползающих по хребту, ни множества птиц. Понятно, оксюморон, но точнее не скажешь: тьмы, тьмы белых чаек.

Чайки на моей памяти облюбовали дворовые помойки и вытеснили с них голубей. Возможно, идет обратный процесс — если судить по нашему двору: вот уже второе лето чайки не кричат у нас по утрам. А кричат они, вообще говоря, диковато для города — словно истерично смеются, — у ворон получается элегантнее.

Чайки и вороны — враги. Воздушные сражения обычно завершаются в пользу чаек — они подвижнее, атакуют сверху. Труп вороны долго висел на телевизионной антенне дома № 22 по Коломенской улице, — был я в гостях, и, сверкая глазами, хозяин показывал мне в окне и рассказывал о воздушном бое над крышей — бились насмерть, и победили чайки.

Но будем справедливы: не все чайки преданы помойкам и свалкам. Чем бы ни были они привлечены в город, многие облюбовали каналы, реки, пруды. В садах и парках озерная чайка может свободно вышагивать по земле, выклевывая червячков и всяких козявок. В белые ночи чайки летают над тополями; орнитологи объясняют зачем: ловят на лету молодых бабочек — ивовых волнянок (чьи гусеницы жрут, помимо ивовых, тополиные листья). Так что есть польза от чаек.

Наблюдал я однажды почти сюрреалистическую картину. На канале Грибоедова (рядом с Домом книги), прямо на воде, две чайки не могли поделить большой кусок мяса. Понятия не имею, как мясо к ним попало, откуда-то умыкнули, не знаю как, но это была вырезка, насколько могу я судить. Каждая, широко разинув клюв и частично уже заглотив со своей стороны кусок добычи, тянула остальное к себе, пытаясь вырвать из клюва соперницы (я застал состязание не с начала). Так они и плавали, и довольно долго, несколько минут, — казалось, это никогда не кончится. Мне, двуногому и без перьев, с высоты набережной было неясно, кто побеждает. Но вдруг одна сдалась — отпустила свою часть и отплыла в сторону. Тогда другая, не выпуская из клюва тяжелую вырезку, грузно полетела над водой, а потом, с трудом поднимаясь, исчезла за поворотом на Итальянскую улицу.

(Только сейчас сообразил, что это все происходило напротив упомянутого ресторана «Чайка», — не оттуда ли вынесли вырезку тотемным животным? Вот, уточнил: «Чайку» закрыли в 2012-м, а наблюдал я это годами тремя раньше.)

Мы же в массе своей думаем, что чайки одной только рыбой питаются.

Но кто спорит, чайка, сидящая на парапете, — это красиво; это, кажется, по-петербургски.

Сизые чайки улетают на ночь из города, озерные здесь остаются.

А еще, бывает, прилетают огромные — серебристые чайки. У них размах крыльев достигает едва ли не полутора метров. Некоторые поселяются прямо здесь. Пишут про них, что способны гнездиться на плоских крышах. На Петроградской я часто встречаю таких.

На высокой трубе бывшей мебельной фабрики постоянно сидит. «Альбатрос», — говорят горожане. Да нет, альбатрос еще крупнее. У нас нет альбатросов. Серебристая чайка.

Ворóны

Петербуржцы в целом ворон уважают. У ворон репутация умных существ. Постоянство в их жизни внушает симпатию, — они могут годами возвращаться на одно и то же гнездо, когда-то построенное на дереве во дворе. И пары они образуют устойчивые; нового партнера выбирают, лишь овдовев. Некоторые петербуржцы серьезно считают, что вороны обладают чувством юмора, да и в самом деле, иногда эти птицы как бы дурачатся. Могут изворотливо дразнить кота или собаку, кататься с крыши, устраивать коллективные игры в воздухе, подбрасывая и ловя на лету палочку. Вороны склонны к экспериментам, иногда, на наш взгляд, абсурдным. Что заставляет ворону повиснуть вниз головой на бельевой веревке? Вот наблюдал буквально вчера, как ворона каркала на автомобиль у нас во дворе: подходила то спереди, то сбоку и постоянно каркала на него, словно отгоняла, а может быть, провоцировала на что-то. А он стоял. Один из многих во дворе. Но чем именно этот приглянулся (или не приглянулся) вороне — загадка.

Петербуржцы прощают воронам интерес к помойкам, злопамятность, мстительность и дурную славу истребителей яиц иных пернатых.

Памятник вороне установлен в Ораниенбауме (сейчас это в административных границах Петербурга): на мраморной скамейке бронзовая книга, а на ней бронзовая ворона, автор книги тоже рядом сидит, бронзовый, — это писатель Николай Шадрунов, прославивший рамбовских чудаков и «психов» («Психи» — так называлась его книга, а Рамбов — народное название трудновыговариваемого Ораниенбаума, который к тому же сейчас Ломоносов), так что памятник по большому счету ему, Шадрунову. Но и вороне тоже. Там еще есть бронзовые воробьи, однако персонально ворона («Красная ворона»), говорят, уже стала новым символом Рамбова.