В одном из многочисленных правительственных проектов разрешения еврейского вопроса предлагалось делить всех евреев по их занятию на «полезных» и «бесполезных», причем полезными признавались только евреи-ремесленники и рабочие, а евреи-лавочники и торговые посредники причислялись к категории бесполезных. Хотя эта выдумка о «бесполезных занятиях» имела не больше опоры в действительности, чем обвинение евреев в совращении христиан в свою веру, самые обоснованные опровержения не имели против нее никакого действия.[17]
Наконец, начиная с 1890-тых годов обычным мотивом к притеснению евреев становится огульное обвинение всего русского еврейства в политической неблагонадежности. Не только открытые антисемиты и вдохновители еврейских погромов были убеждены в том, что каждый русский еврей — активный или потенциальный революционер, но того же мнения придерживались едва ли не все представители высшей администрации. Напрасно им указывали, что правительственные преследования никак не могут отвращать евреев от революции, но напротив должны гнать их в оппозиционный стан, и что невозможно требовать лояльного отношения к существующему режиму от людей, которых при этом режиме оскорбляют и преследуют. Еще в 1915 году все русские министры — в том числе те из них, которые считались либералами, — повторяли те же шаблонные фразы о поголовной революционности русских евреев...[18]
Упорно проводя систему еврейских правоограничений, русское правительство боролось с призраками — религиозного прозелитизма, экономической эксплуатации, политической неблагонадежности. Но достигало оно только одного — деморализации своего собственного административного аппарата и деморализации самого еврейства.
Ограничительные законы, обнимавшие все области жизни, постоянно требовали новых толкований. И вот мы видим картину высших государственных сановников, заседающих в Первом Департаменте Сената, которые серьезно обсуждают вопрос, можно ли признать починку резиновых галош дающим право жительства ремеслом.[19]
В то же время бесчисленные сомнения, возникавшие при каждодневном применении ограничительных законов, передавались на усмотрение исправников и приставов, — и ни для кого не оставалось секретом, к чему это приводит. «Где милость, там умилостивление, — замечает по этому поводу И. М. Бикерман. — Взятку в России не евреи выдумали... Но тут мы имеем дело с системой, точно придуманной для того, чтобы плодить подкуп и вымогательство». Неудивительно поэтому, что «одной из сил, поддерживающих еврейское бесправие», были «те многочисленные агенты власти, которым такое положение доставляло исключительные выгоды».Не менее глубокой была та деморализация, которую ограничительные законы вносили в среду самого еврейства.
«Худшим проявлением русского деспотизма, — писал в 1912 году известный английский государствовед А. В. Дайси, — является моральная деградация, которой он подвергает еврейских подданных царя. Факт существования черты оседлости, лишение русских евреев тех элементарных прав, которые каждое цивилизованное правительство признает за всеми гражданами, и более всего полная зависимость русских евреев от изменчивых капризов каждого представителя власти, начиная от царя и вплоть до любого нижнего чина полиции, — не может не унижать всех жертв этой тирании. Героизмом, с которым евреи переносили вековые несправедливости и преследования, еврейское племя заслужило свою высшую славу,.. но ни один народ в целом не может всегда оставаться на высоте героизма и мученичества».