Книга о странных вещах

Но старость, крадучись, как вор,
Взяла своей рукой
И увезла меня в страну,
Как будто не был я такой.

Из груды черепов выкатился еще один череп, с удлиненным теменем и маленькой острой нижней челюстью.

— Разве это стихи? — вопросил он окружающее пространство. — Таких стихоплетов надо к стенке ставить! Топить в чернилах!

Его не поддержали.

— Умный? — в упор спросил череп со стрелой. — Ты лучше скажи, зачем нас здесь всех собрали?

Череп с острой нижней челюстью замолчал.

— Все с браком, — сказал счетовод, вытирая руки о траву.

— Что ты имеешь в виду? — спросил череп со стрелой.

— Партия какая-то странная, — сказал счетовод. — У всех темечки шашками да саблями иссечены.

— Герои, значит, все на поле боя полегли, — сказал череп со стрелой. — Или тебе боевые черепа не нравятся?

— И партию не замай, — строго добавил череп с неправильным пятым пунктом. — Сказано было — мы пойдем другим путем. А как еще умное, доброе да вечное в дурные головы втемяшить?

— Добро и Зло, — грустно сказали из груды. — Вечно они борются друг с другом, а что остается в результате этой борьбы? Черепа!

— Это естественный процесс, — сказали с противоположной стороны груды. — Черепа остаются в любом случае, они фундамент любого будущего. Посмотрите в землю, и вы увидите кости.

— И какие кости! — саркастически сказал череп с трещиной во лбу. — Особенно если заглядывать подальше.

— Двух черепов для ровного счета не хватает, — грустно сказал счетовод. — Прямо хоть свой вкладывай.

— А я вам так скажу, — вдруг решительно заявил череп с испорченными зубами. — Я понял! Голгофу здесь насыпать будут!

— Ты — дурак? — презрительно сказал череп с трещиной во лбу. — Ее уже давно насыпали. Несколько тысяч лет назад. И не здесь.

— Так там ее на трех человек насыпали, — сказал череп с трещиной, обиженный бестактным обращением. — А здесь будет Голгофа всеобщая! Вот увидите! Мировая Голгофа, она объединит всех.

— He knew the anguish of the marrow
The ague of the skeleton;
No contact possible to flesh
Allayed the fever of the bone[4]

, —

продекламировал череп, отличившийся не так давно литературной критикой Шекспира.

— Nevermore! — радостно вскричал с дерева ворон, знающий английский язык и явно воодушевленный тем, что может ввязаться в беседу. — Nevermore!

Неожиданно поднявшийся ветер заставил всех умолкнуть. По равнине понесло пепел и землю, горизонт стал бурым, небеса потускнели, ворон на дереве замахал крыльями, пытаясь удержаться на обугленной ветви, черепа с нежными ксилофонными звуками бились друг об друга, башмак, тронутый тлением, взлетел в воздух, закувыркался и улетел в простор равнины, стремительно превратившись в черную точку. Могильщики растворились в мареве над горизонтом. Человек в черном одеянии съежился и растаял, не закончив своего бесконечного монолога. На месте, где он стоял, оказался еще один череп.

Счетовод стоял, придерживая шляпу рукой в синем нарукавнике, и оставался невозмутимым.

И явился Он.

— Сколько? — голос его был подобен небесному грому.

— Ровно тысяча, Экселенц! — доложил счетовод. — Как вы хотели!

— Прекрасно!

Счетовод исчез, оставив после себя еще один череп — последний.

Черепа зашевелились, задвигались, загремели взволнованно и часто, взметнулись в воздух и один за другим унеслись в непостижимую высоту, чтобы, вернувшись оттуда, покорно и безмолвно упасть в когтистые лапы и снова улететь в бесконечность. Со стороны они были похожи на маленькие мыльные шары, наполненные пустотой и несбывшимися желаниями.

— И ты думаешь, я уроню хоть один? — засмеялся Он, словно продолжая разговор с невидимым собеседником. — Ты думаешь, показанное мною искусство будет хуже твоего? Согласен, ты искусник в созидании. Пусть так. Но разве тьма хуже рассвета?

— Nevermore! — радостно вскричал ворон, взлетая и цепляясь когтистыми черными лапами за тяжелый воротник багрового плаща Повелителя Тьмы.

Царицын,

14–16 августа 2007 года

Обитатели Лабиринта

Бывает же такое!

Хочешь спастись, а попадаешь в очередную переделку. Илья Константинович Русской сел у каменной стены, уходящей в глубь причудливого лабиринта. Жора сел рядом. Под мышками и на спине его футболки темнели влажные круги, на небритом лице читалась растерянность.

— Вот козлы, — печально сказал он. — Понастроили!

— Жора, помолчи, — вздохнул Русской. — За козла и в лабиринте ответить можно.

— Выбираться надо, — Жора посмотрел вверх, где правильным прямоугольником синело недостижимое небо. — Слышь, Константиныч, ты не помнишь, как выбираться из лабиринта? Я где-то читал, что специальные приемы есть, только вот не помню какие.

— Только и забот у меня было, — сказал Русской, — как учиться выбираться из разных лабиринтов. Честно говоря, Жора, я в них никогда не стремился. У меня и без лабиринтов забот хватало.