Книга осенних демонов

Ты лежишь на большой кровати, которая давным-давно столько раз видела наши любовные сражения. Прошла тысяча одиноких ночей, а ты по-прежнему ложишься на свою половину. На этой кровати ты когда-то лежала, придавленная трауром, и пыталась почувствовать хотя бы след моего запаха, спрятанный в подушке. Хоть что-нибудь, лишь бы свидетельствовало, что еще минуту назад я был жив. Клал голову на эту подушку, потел, храпел. Жил.

Но когда тебе это удавалось, боль потери была еще сильнее.

Сейчас ты уже об этом не думаешь. Ты думаешь о том, что ты устала. Что не понимаешь этот мир. Что тебе не хочется неизбежно надвигающейся одинокой старости. Ты помнишь, что как-то тебе прихватило спину и ты полчаса, как придавленный майский жук, тащилась к телефону. А потом должна была уговаривать Ольшувкову приносить тебе продукты. С того момента ты начала бояться.

Молчания, темноты и одиночества.

Ты слушаешь деревенскую тишину, прерываемую только далеким лаем собак. Узи вообще на них не похож. Он молчит. Неумолимо приближается момент, когда ты похоронишь его, оплачешь и заведешь себе новую собаку. Очередная брешь в твоем мире, оставленная близким существом, превратившимся внезапно в неживую материю. В вещь.

Возможно, уже завтра.

В глубокой бархатной тишине деревенской ночи до тебя долетает даже скрипящее монотонное тиканье часов в гостиной и стук твоего собственного сердца, заточенного где-то в грудной клетке. Время течет.

Ты помнишь, как так же лежала летом и не могла уснуть из-за жары и лунного света, заливающего комнату ртутным свечением. Тогда мезонин снимали четверо друзей. Две пары современных юношей и девушек, которым мечталось об отдыхе на лоне природы. Стояла середина ночи, ты смотрела в потолок, и тут до тебя долетел странный ритмичный звук, похожий на лай собаки в отдалении. А через минуту ты услышала в нем человеческий голос и поняла, что это не лай. Это были крики девушки, доносящиеся с мезонина. Ритмичные, полные страсти, выразительные: «Ох! Ох! Ох!» Их сопровождал ритмичный деревянный стук, словно отголосок метронома. Только через некоторое время ты поняла, что это изголовье кровати ударяется о стену. Ты не могла перестать это слушать, а каждый писк этой невыразительной девушки в очках с тонкой оправой — кто бы мог подумать! — был для тебя как пощечина. Ты слушала все более энергичные стоны, изменяющиеся в гортанный продолжительный вой, и чувствовала, что лежишь тут одна, обливаясь потом, покрытая обвисшей кожей в веснушках; у тебя было впечатление, что твои волосы редкие, что не хватает половины зубов и что ты на обочине жизни. Ты завидовала ей и чувствовала себя ужасно одинокой. Все, уже никогда.

Закончилось.

Девушка еще раз так стонала под утро и всякий раз заканчивала низким, первобытным криком. Это вовсе не вдохновляло, а только удручало и вводило в тоску.

Но ты не могла не прислушиваться.

А в какую-то из ночей услышала такие же ритмичные вскрики, доносящиеся с противоположной части дома, из комнаты, в которой жила вторая пара. Такие же стоны той же маленькой блондинки в очках с тонкой металлической оправой, которые так впечатались тебе в память.

Утром все сидели за завтраком как обычно, смеялись и ворковали друг с другом.

И тогда тебе пришло в голову, что ты не понимаешь этот мир.

Дом плывет сквозь ночь, скрипя, как заблудившийся в тумане и бархатной тишине парусник.

Ты знаешь, что под самой крышей спит еще один человек, но тебе ничего не слышно.

Внезапно в коридоре с грохотом падает картинка. Гвоздь как ни в чем не бывало торчит в стене, но рамка с фотографией, стилизованной под двадцатые годы, на которой мы сидим у крыльца в старомодных позах, лежит на полу. Ты даже не вздрогнула.

Ты привыкла.

Трудно сказать, как так случилось, что Ирена стала наблюдать за своим постояльцем. Началось это случайно. Она решила пойти за грибами. Немного потому, что ей представлялось, как на вытяжке над плитой висит очередная связка боровиков, немного потому, что она проснулась в половине шестого утра и лежала в горячей неприятной постели, не зная, куда себя деть. По правде сказать, в ноябре шанс найти грибы был невелик, но ничего не мешало попробовать.

Она надела брюки, свитер, дождевик и резиновые сапоги, взяла корзинку и нож. Попивая кофе, дождалась, когда за окном станет хотя бы сереть, и пошла в лес.

Лес начинался сразу же за ограждением, возле группы берез вперемешку с елками и редкими скрюченными сосенками. Ирена сновала среди тумана и мороси, всматриваясь в мох, одетый в легкую паутину, глядя на капли росы, блестящие, как жемчужины. Было холодно. В сторону озера шла низина, мокрый папоротник хлестал по ногам, в воздухе висел пронизывающий холод, грибов не было. Только на краю леса обнаружился большой почтенный подберезовик, сгорбившийся под трухлявой шляпой, не понятно, почему она не заметила его раньше, когда он был во всей своей красе и пригодился бы в суп. И в этот холодный рассветный час она наткнулась на своего постояльца. Шла бесшумно, утопая по косточку в пушистом ковре мха. Он ее не услышал.