Книга осенних демонов

Когда ты впервые увидела его фигуру в моем кресле, у тебя по спине побежал холодный озноб, было похоже на то, словно там сидел я. Ты хорошо знала этот вид. Если у меня была хандра и я тосковал по горам, если мы поругались или появились какие-то проблемы, было ясно, что меня можно найти там. Но ты никогда не поднималась на холм, чтобы продолжать ругаться, никогда не желала дальнейших выяснений, не говорила мне, что нужно взять себя в руки. Это место я считал моим полнейшим убежищем. Ты уважала это место. Если я поднимался сюда, разговор был окончен. Я сидел здесь час или два и чувствовал, что вся печаль, вся грусть, гнев, тоска и отчаяние уходят в кресло и стекают по корням в землю, стекают так, как когда-то утекло туда несколько миллионов вольт гнева Господня. Я сидел столько, сколько было нужно. Иногда это длилось целую ночь.

А потом я возвращался, и все было хорошо.

Но никогда я не сидел на нем во время грозы.

Вот тогда ты его и увидела, наверное, во время последней в этом году бури. Осенней бури.

Редкое явление, странно зловещее и словно не на месте. Он сидел там в своей шляпе и в черном, блестящем от дождя плаще, на фоне больного, грязно-желтого неба. Курил одну за другой самокрутки и смотрел на озеро. Ты не могла отвести взгляд, убежденная, что вот-вот его сидящая на деревянном троне фигура сольется с небом ослепляющей огненной змеей, а потом под аккомпанемент ужасного треска вспыхнет голубым огнем. Старец на горящем троне, словно праславянский властелин во время погребения.

Но ничего такого не случилось.

Обычное его настроение было ровным и спокойным, но ты с растущим интересом замечала все, что он делает. Многое привлекало твое внимание.

То, как он скручивает папиросы, вынимая из мягкого старомодного мешочка из тонкой кожи мелко нарезанный табак, напоминающий сушеный мох. Как собирал самые маленькие крошки и старательно, трепетно раскладывал их на папиросной бумаге, а потом машинально, не глядя, одной рукой скручивал ровную-ровную, словно из коробки, папиросу.

То, как ел. Раскладывал на коленях салфетку, аккуратно брал столовые приборы, делил еду точными, вымеренными движениями. Без разницы была ли это котлета, овощи или суп, его можно было снимать на камеру и показывать слушателям школы дипломатов. Но правила хорошего тона были чем-то, чего можно было ожидать от человека его возраста. Совсем иначе он ел, когда находился один. Тогда с большим удовольствием держал еду в руке, отрезал маленькие кусочки и подносил их ко рту на кончике ножа. Не делал бутербродов, не перекладывал хлеб ветчиной, а все ел отдельно по очереди то одно, то другое. Любил толстые куски, внушительные шматы мяса, ломти сыра и ел их подобным образом, если был один, не в твоем обществе, а ты украдкой поглядывала из-за двери или видела его отражение в серванте. Никогда сам не резал хлеб, а отламывал куски. После еды буханка хлеба выглядела так, словно ее погрызла лошадь, но ты ничего ему не говорила, а он всегда собирал все крошки хлеба. Если брал отрезанный ломоть хлеба или отрывал, аккуратно собирал с тарелки все крошечки и съедал.

Когда вы разговаривали, создавалось впечатление, что Миколай знал все обо всем и все, что стоит увидеть на свете, уже видел. На каждую тему мог рассказать какую-нибудь интересную историю, но в этом не чувствовалось никакого позерства. Мог внезапно запеть японскую песню или вставить поговорку на суахили, но у него это выходило как-то естественно. Тебе никогда не казалось, что он рисуется.

Он интриговал тебя все больше.

Наверное, потому, что он вдруг уехал на несколько дней, ты нарушила все свои принципы и прокралась в его комнату. Ты никогда не совала нос в чужие дела и всегда имела высочайшее уважение к чужому пространству. Самый простой способ потерять лицо — отдаться полному святой праведности чувству осуждения других. Сплетни возмущали тебя, чтение чужих писем было отвратительно. Но в этот раз все было по-другому.

Как каждое нарушение собственных принципов, это тоже стало возможным постепенно. Сначала ты пошла в его ванную, чтобы отнести туалетную бумагу и чистые полотенца. Ванная комната — это такое место, где можно многое узнать о человеке, который ею пользуется. Расставленная вокруг раковины косметика может показать скрываемый нарциссизм или ипохондрию. Особенно с течением времени. Это побледнело, то обвисло, а потому мы используем новый восхитительный крем. Человек обрастает косметическими средствами, как магазин с косметикой. Рекламируют всякое ночье, то против облысения, то против морщин, каждый знает, что они безрезультатны, но почему бы не попробовать?! А по прошествии еще нескольких лет на смену магазину с косметикой приходит аптека.