Книга осенних демонов

В фильмах результат психотерапии нередко показывают в виде каких-то внезапных откровений. Героев вдруг озаряет, они бросаются друг другу в объятья, говорят «я тебя люблю» или «я всегда гордилась тобой», и все готово. Все всё понимают, все счастливы. В действительности нет никаких театральных эффектов, никаких радужных картинок, звуков арфы и лепестков роз. Люди возвращаются к себе месяцами, тысячу раз теряя веру и надежду, терзая близких. Это как физиотерапия. Некоторые падают так болезненно, что потом вынуждены заново учиться ходить. А временами навсегда остаются хромыми.

Но в этот день я видел людей насквозь, словно они были из стекла. У меня всегда имелась интуиция, но тогда мною вела абсолютная уверенность. Я работал как в трансе.

Ему было максимум двадцать два года. Жена и ребенок. У него тряслись руки, он не спал, часто перед выходом на работу его тошнило. Он приходил на работу и в поиске клиентов делал звонки. Потом донимал их просьбами заплатить. Заказы, счеты-фактуры, оплата.

Чаще всего он выслушивал, как его посылают к черту. Десять, двенадцать часов. Менеджер по продажам. Его работа была самым неблагодарным занятием, какое только вообще могло прийти в голову. Он должен был сделать так, чтобы чужие люди потратили последние деньги на то, что им не было нужно. Нижняя ступенька бизнес-иерархии продаж. Пушечное мясо. Платили ему гроши и процент от продаж. Требовали энтузиазма и самоотдачи. В съемной квартире пациента ждала удрученная всем этим, беспомощная двадцатилетняя жена, изо всех сил кричащий аллергический ребенок и счета по кредитам.

Мне было должно признать его состояние нервным срывом и попытаться одеть в броню на всю жизнь, в которой я и сам не смог бы выдержать и неделю.

Вместо этого я поселился в его мозгу и нашел в нем талант, настоящий, блестящий, как жемчуг. Этот парень был виртуозом фотографии. В течение года он мог стать богом в фотографии, не исключая и чисто коммерческих снимков. Он смог бы сфотографировать холодильник так, что люди плакали бы от восторга. Только никто этого не знал. И он, впрочем, тоже.

Он был уверен, что отцу четырехмесячного Павлика даже думать нельзя о таких вещах. Отец Павлика должен сидеть в первом попавшемся офисе и, как милостыню, собирать по телефону заказы. Отец Павлика должен собирать комиссионные, потому что только так может удовлетворить свою перепуганную жену. Максимум, что он может, это сфотографировать в воскресенье сидящего на одеяле сына. А если позволить себе какую-то мечту или риск, — все пропадет. Его проглотит бездна. И все из-за него. Непоколебимое убеждение в этом сидело в нем, как ржавый гвоздь.

Я вынул этот гвоздь.

А потом велел ему взять фотоаппарат у человека, которого никогда в глаза не видел. Я велел ему отснять с десяток разных предметов, называя при этом разные параметры, но ничего не понимая в том, о чем говорю. Я абсолютно не разбираюсь в фотографии.

Когда он вышел, в кресле, где сидел пациент, остались едва видимые, извивающиеся, как осьминоги, твари, которые с каждой минутой бледнели, как проявляемая фотопленка.

Я лежал на столе, покрытом скользким и неприятным на ощупь, напоминающим шкуру морского чудовища материалом. Томограф издавал ритмичный треск, блестящие, как бычьи глаза, объективы, закрепленные в подвижных кольцах, с визгом вращались вокруг моей головы, стол двигался, словно вся эта машина должна была прожевать меня и выплюнуть на том свете. Воняло спиртом, горящим пластиком и электричеством.

Чарноцкий сидел за компьютером, стуча по резцам резинкой на конце карандаша, а я ждал, когда он скажет, сколько мне осталось. На экране пульсировали какое-то оранжевые и зеленые пятна, по которым он должен был это прочитать. Вся последовательность пятен появлялась в слабом очертании моего черепа и исчезала, потом опять появлялась, и так без конца.

— Ничего, — произнес он. — Абсолютно ничего нет.

— Что — ничего? Мозга нет, что ли?

— Я хочу сказать, что ты здоров как бык. Давление мозговой жидкости тоже в норме. Все, что с тобой происходит, — сфера твоих товарищей по профессии. Мне тут нечего делать. Может, тебе обратиться к психологу?

— Забавно, черт возьми, — пробормотал я, шаря в карманах. — Тебе развлечение, а у меня наваждение. И всего хуже то, что на работе. Я наврежу пациентам.

— Но в этом, кажется, и состоит твоя работа, или нет?

— Иди-ка ты к такой-то матери!

Я вышел в страшный, цвета олова, ноябрьский день. У меня не было рака мозга, но я по-прежнему не знал ответа.

Лучше всего думается в ванне. Знаю: сейчас повсеместно выбрасывают ванны и ставят душевые кабины, чтобы оставалось больше времени на работу и семейные обязанности. Лежать полчаса в горячей воде не согласуется с активным образом жизни. Но мне кажется, если бы сохранилось больше ванн, то у меня было бы меньше пациентов. Я люблю полежать в ванне.