Книга осенних демонов

Он встал. И медленно протянул руку к своим очкам. И тогда гнев и дикий звериный страх, ужас взорвал меня, как бомба. Возможно, он хотел их только поправить. Но было уже слишком поздно. Его голова и тело покрылись трещинами и рассыпались, как раскрошившийся гипс. Внизу находился жуткий, как ацетиленовое пламя, голубой свет, похожий на огонь атомного взрыва. Свет в виде огромного кричащего человека. Светящаяся фигура в ворохе вспышек распалась. В воздухе висел лишь пронзительный крик, высокий, как аварийная сирена. Как крик банши. Все стекла в окнах комнаты рассыпались грудами мелких, как дробленый кристалл, осколков. Во всем районе хором начала выть сигнализация.

А подо мной мягко провалился пол, и я рухнул в бездонный колодец.

Один из самых приятных моментов в жизни, когда ты пробуждаешься от кошмара и видишь вокруг себя обычное и безопасное окружение. Ты дома, все вокруг понятно, освещено солнцем, спокойно. Ужасы и страдания, которые терзали тебя еще минуту назад, оказываются несуществующими. Рассеиваются, как дым. Если после смерти нас ожидает какая-то награда, то понятно, как она выглядит. Все, что было плохим, оказывается в прошлом, становится поблекшим и ложным, как плохой сон.

Я лежал ничком в моей большой ротанговой кровати, солнечные пятна, разорванные рейками жалюзи, осветляли простой чистый вход. Белые стена, простая мебель из дерева и гнутого тростника. Несколько темных африканских украшений. Растения, книги. Моя спальня. Пустая, тихая и приятная. Было пятнадцать минут девятого, среда. Первый пациент только в одиннадцать. А кошмар прошел. Я помнил его ярко и выразительно, он по-прежнему пробирал меня мурашками по коже. Но достаточно было не концентрироваться на нем, и он бледнел, гас, как незакрепленная фотография.

Зубная щетка и полотенце находились на своих местах. Я вспоминал, как во сне смотрел на появившегося передо мной на кафельной плитке ангела или дьявола и на себя, пялившегося на него со щеткой в зубах. Почему ни у одного святого не было видений в таких ситуациях? А может, когда загорелась купина, Моисей тоже жевал финики или ковырял в носу?

Я криво улыбнулся, пытаясь подавить непонятное смутное беспокойство. Кошмар прошел, было спокойное утро, солнечное — редкость в ноябре. Я не помнил, когда лег в постель. Не помнил вечера. Очередной признак?

Я заварил себе крепкий кофе, налил сок, сделал гренки, приготовил творожок. Потом решил позавтракать в гостиной у телевизора. Лучше всего что-нибудь про природу, что-то спокойное, полное гармонии. Такие утренние часы нужно праздновать.

В гостиной было убрано, чисто и приятно. Стекла, в моем сне разлетевшиеся грудами мелких кристаллов, стояли на своих местах.

Я замер только на диване, протянув руку с пультом в сторону телевизора. На стеклянной поверхности японского коктейльного столика, на который я поставил завтрак, не было моего бонсая. Тот стоял на комоде. На его месте стояла со вкусом сделанная икебана в низком глиняном кувшине. Небо, человек, земля. Композиция сложена из веточки тернистого куста, напоминающего розу, но с цветами разного окраса.

На ажурной полке, отделяющей обеденную часть, в тонкой металлической рамке стояла фотография девушки, которую я искал всю жизнь. В ее глазах были блеск и обещание вечного солнечного лета. Фотография, которую через год сделает мой пациент. Она смотрела на меня.

Люди, у которых объективные проблемы, — это самый большой кошмар психологов. Если кто-то боится пауков, имеет фобии, понятно, что с ним делать. К таким вещам психолог подготовлен. К сожалению, большинство людей, которые решаются признать себя ненормальными настолько, чтобы позволить чужому человеку копаться в своих душах, приходят с проблемами внешними. Их терзают не комплексы и неврозы, порождение собственного разума, а другие люди. Что сказать тому, кто умирает от страха, потому что в любой момент может остаться без средств к существованию, и все указывает на то, что он прав? Внушать ему, что перспектива голода и визитов судебного пристава не имеет значения?

За годы работы я почти каждый день имел дело с людьми, которым, по сути, не мог помочь. Я мог пытаться выкачивать воду, латать дыры, но чаще всего просто смотрел, как они тонут. А теперь мне вдруг дана такая сила. Я мог делать то, о чем в беспомощности мечтает каждый психотерапевт. Я протягивал руку и исправлял людям жизнь. И это не на протяжении бесконечных месяцев, а в одно мгновение движущей силы. Одним словом или, возможно, мыслью. Я вводил в их жизнь изменения. И, честно говоря, не намеревался прекращать это.

Во всяком случае в этот день, сидя в своем кабинете, нашпигованный ксанаксом, я ждал своего особенного клиента — «нулевого пациента» странной эпидемии чудес.