Книга отзывов и предисловий

«Где ее я» – основополагающий для поэтики Степановой вопрос. «Я» – прерогатива лирики, и, несмотря на то что в последние годы многие поэты отказываются от этого местоимения (об этом чуть ниже), индивидуальность для лирика остается непременным условием. В речи по случаю вручения Степановой премии Андрея Белого в 2005 году Дмитрий Кузьмин говорил: «„Я“ Степановой утверждает себя как личную волю, а не как фигуру дискурса через испытание языка на прочность и пластичность: все уровни языка от лексики до синтаксиса послушно гнутся, выявляя и предел удержания предписанных грамматикой значений, и потенциал новых смыслов, но прежде всего – присутствие изгибающего субъекта»[64]. Действительно, уже в раннем цикле «Женская персона» очевидно, что с языком здесь происходит нечто ненормативное, неканоническое. Задача цикла – сотворение этой самой «женской персоны»: физиологические и бытовые переживания (еда, болезнь, шопинг) здесь получают высоту, стихи становятся гимнами ощущениям. Эти ощущения амбивалентны: высокое значение, высокий статус получают вещи, казалось бы, низменные, не стоящие внимания. Отсюда и лексический разнобой: Степановой доступны разные регистры речи – архаика, просторечие, наукообразие, платоновского толка избыточность; сталкиваясь с полнокровным ощущением, «я» будто не знает, что выбрать, и выбирает все сразу:

Были б деньги, покупала бы одне
Я с духами махонькие скляницы,
Нюхом чуяла, которая приглянется,
Ворковала бы над ней

Не за тем, чтоб капельную жидкость

За уши втирать, а чтобы тело,
Мелко дергаясь, как под коленом жилка,
От дремучей жадности лютело.

В дальнейшем вопрос о том, бывают ли важные и неважные, стыдные и нестыдные, низкие и высокие темы, отпадет, а метание/мерцание «я» в слоях языковой стилистики останется – и сделается для Степановой определяющим. «Я» всякий раз отправляется на задание, примеряя разные одежды, преображаясь, маскируясь. Его неопределенность – ключ к истолкованию названия «Против лирики». Название это кажется парадоксальным, ведь книга как раз включает стихи сугубо лирические. Здесь нет ни известных баллад вроде «Летчика», «Жены» или «Гостьи», ни поэм «Проза Ивана Сидорова» и «Вторая проза» с их сложными сюжетами, восстанавливать которые – увлекательная детективная работа. Отсутствие этих поэм не позволяет отследить перемену, произошедшую с поэтикой Степановой к тому времени, как был написан сборник «Лирика, голос». Произошло же вот что. Песенность ранее будто испрашивала себе места, выбивалась из текста фонетическими стяжками и усечениями («когда глаза имела голубы», «не рассыпаясь на зве»), мелодичным просторечием («В что за духовке, в какой под-воде, / В ворохе чьих покрывал / Прочие части, искомые где, / Прятать куда заховал?»). Теперь она обрела полные права – эпос освободил лирику.

«Против лирики», впрочем, название хитрое. С одной стороны, антагонизм здесь не только полемический (в духе «Против метода» Фейерабенда или «Против интерпретации» любимой Степановой Зонтаг), но и географический:

Против лирики, по ту сторону

Плоско лежащего залива,
Есть во тьме невидимый берег,
Там-то я нахожусь в засаде!

Это из сборника «Счастье», который полон стихотворений, написанных античными метрами; перед нами отсылка к одному из истоков лирики и одновременно обещание завоевать ее территорию заново («Эта африка будет нашей!»).

С другой стороны, для этой, по сути, военной операции нужно самоотвержение. В сборнике «Лирика, голос» мы видим, каким оно может быть. Филолог Ирина Плеханова, автор монографии «О витальности новейшей поэзии», отмечает, что «запев» всей книги (в журнальной версии[65] он стоит в начале, в книжной – в конце) «заявляет простодушный отказ от стихотворства – как условие поэтического рождения заново»:

Вот возьму да и не буду

Я сейчас писать стихи.
Вот возьму да и не стану
Ни за что стихи писать.

Я не Дмитрий Алексаныч,

Дмитрий Алексаныч умер,
Я не Александр Сергеич,

Александр Сергеич жив.

При лице литературы

Вроде я колоратуры,
Вроде я фиоритуры —
Волос-голос-завиток,
Электрический фонарик,
Быстрый и неровный ток.