Книга отзывов и предисловий

Многие тексты Пригова на первый взгляд кажутся наивными, потому что он надевал маски, выступая от лица человека, полностью поглощенного тем или иным языком. Теоретические работы Пригова – к примеру, статья «Что надо знать» – показывают, насколько сознательным и осмысленным был выбор такой позиции. Дистанция между рафинированным теоретиком и простаком, обывателем, безапелляционным в своей наивности, не определена раз и навсегда, и это создает «мерцание» – важнейший термин в словаре Пригова. Грубо говоря, читая Пригова, мы не можем окончательно ответить на вопрос: это он серьезно? Это он шутит? И эта наша неспособность – эффект, которого поэт добивается принципиально. Отсюда – работа Пригова со штампом, готовой формулой, как будто бы помогающей выразить сложный смысл, но на самом деле мешающей; отсюда «сниженность» многих его тем, пристальный интерес к быту и готовность вписать его в самые высокие контексты (можно вспомнить сборник «Тараканомахия», в котором борьба с домашними насекомыми поднимается до уровня высокой драмы). Отсюда и важнейшая для Пригова проблема власти: рассуждения о ней, высказанные прежде всего в стихах о Милицанере, приводят и к мыслям о власти пишущего, о властной природе искусства.

Во многом проект Пригова – это отнятие у искусства иерархичности. Критическая машина в его сознании не щадит ничего, в том числе самоё себя, – и это роднит поэта Пригова с ученым. Кажущейся «несерьезности» его текстов противопоставлен весь объем экспериментов, и каждый приговский цикл представляется серией опытов, финал которых совершенно не всегда предсказуем.

В 2012 году в «НЛО» начало выходить фундаментальное собрание сочинений Пригова – наиболее приближенное к (вероятно, недостижимому) полному, а несколькими годами позже издательство предложило мне составить новое собрание – «малое», состоящее только из стихов и опытов визуальной поэзии, «стихограмм». Должна была получиться серия покетбуков, вполне приличествующая приговскому статусу современного классика. Мы приняли решение отказаться от републикации привычных приговских циклов-сборников с их непременными авторскими предуведомлениями, извлечь из этих сборников избранные стихотворения и сгруппировать их по характерным для Пригова темам и мотивам. Собрание мы разделили на шесть томов – по числу букв в фамилии Пригова. Мотивы/темы сгруппированы также в соответствии с этими буквами.

Получилось вот что:

Преисподняя Прошлое Преступление Природа Пол Письмо

Рутина Рай Рок Родина Разум

И

скренность Искусство Искушение Иные

Государство Господь Гражданин Гений Героизм Гибель Город

Обыватель Общество Осмысление Отец Опыт

Власть Война Высокое Вопросы Вина Визуальное

Такой жест может показаться произвольным, но он отсылает к концептуалистской работе с именем, очень важной для Пригова. Собственная фамилия поэта постоянно присутствует в его текстах – и в том числе раскладывается на отдельные литеры. Слово «Пригов» для Пригова – знак, оно обозначает цельную сущность авторского «я» («я, Пригов Дмитрий Александрович»). Это некое ядро – но окруженное многочисленными оболочками-масками. В итоге во время работы над собранием подтвердилось очевидное соображение: Пригов как целое гораздо больше суммы проектов, которыми он занимался. Кроме того, стало ясно, что показать его масштаб можно и с помощью относительно небольшой выборки текстов. Ну а выбранные мотивы и темы можно рассматривать как своего рода каталог важнейших категорий приговской поэзии. Ниже – попытка кратко эти категории охарактеризовать.

П

Преисподняя. Существует выдвинутая исследователями Пригова (Ирина Прохорова, Дмитрий Голынко-Вольфсон) концепция «Пригов как русский Данте». При всей недогматичности и, сказали бы традиционалисты, непочтительности многих его текстов Пригов верит в иерархию Вселенной – не забывая эту иерархию критиковать. Порой кажется, что в его текстах, связанных с религиозными идеями, под привычной маской наивного критика проступает лицо смиренного, но твердого в поиске истины спорщика. Преисподняя Пригова – не только обитель зубовного скрежета и не только демонология: адское ощутимо и в монотонности рутины, и, например, в московской подземке – которой географически положено быть ближе к аду:

Заметил я, как тяжело народ в метро спит

Как-то тупо и бессодержательно, хотя бывают и молодые на вид
Может быть жизнь такая, а может глубина выше
                     человеческих сил
Ведь это же все на уровне могил