Книга отзывов и предисловий

Многие тексты Пригова на первый взгляд кажутся наивными, потому что он надевал маски, выступая от лица человека, полностью поглощенного тем или иным языком. Теоретические работы Пригова – к примеру, статья «Что надо знать» – показывают, насколько сознательным и осмысленным был выбор такой позиции. Дистанция между рафинированным теоретиком и простаком, обывателем, безапелляционным в своей наивности, не определена раз и навсегда, и это создает «мерцание» – важнейший термин в словаре Пригова. Грубо говоря, читая Пригова, мы не можем окончательно ответить на вопрос: это он серьезно? Это он шутит? И эта наша неспособность – эффект, которого поэт добивается принципиально. Отсюда – работа Пригова со штампом, готовой формулой, как будто бы помогающей выразить сложный смысл, но на самом деле мешающей; отсюда «сниженность» многих его тем, пристальный интерес к быту и готовность вписать его в самые высокие контексты (можно вспомнить сборник «Тараканомахия», в котором борьба с домашними насекомыми поднимается до уровня высокой драмы). Отсюда и важнейшая для Пригова проблема власти: рассуждения о ней, высказанные прежде всего в стихах о Милицанере, приводят и к мыслям о власти пишущего, о властной природе искусства.

Во многом проект Пригова – это отнятие у искусства иерархичности. Критическая машина в его сознании не щадит ничего, в том числе самоё себя, – и это роднит поэта Пригова с ученым. Кажущейся «несерьезности» его текстов противопоставлен весь объем экспериментов, и каждый приговский цикл представляется серией опытов, финал которых совершенно не всегда предсказуем.

В 2012 году в «НЛО» начало выходить фундаментальное собрание сочинений Пригова – наиболее приближенное к (вероятно, недостижимому) полному, а несколькими годами позже издательство предложило мне составить новое собрание – «малое», состоящее только из стихов и опытов визуальной поэзии, «стихограмм». Должна была получиться серия покетбуков, вполне приличествующая приговскому статусу современного классика. Мы приняли решение отказаться от републикации привычных приговских циклов-сборников с их непременными авторскими предуведомлениями, извлечь из этих сборников избранные стихотворения и сгруппировать их по характерным для Пригова темам и мотивам. Собрание мы разделили на шесть томов – по числу букв в фамилии Пригова. Мотивы/темы сгруппированы также в соответствии с этими буквами.

Получилось вот что:

Преисподняя Прошлое Преступление Природа Пол Письмо

Рутина Рай Рок Родина Разум

Искренность Искусство Искушение Иные

Государство Господь Гражданин Гений Героизм Гибель Город

Обыватель Общество Осмысление Отец Опыт

Власть Война Высокое Вопросы Вина Визуальное

Такой жест может показаться произвольным, но он отсылает к концептуалистской работе с именем, очень важной для Пригова. Собственная фамилия поэта постоянно присутствует в его текстах – и в том числе раскладывается на отдельные литеры. Слово «Пригов» для Пригова – знак, оно обозначает цельную сущность авторского «я» («я, Пригов Дмитрий Александрович»). Это некое ядро – но окруженное многочисленными оболочками-масками. В итоге во время работы над собранием подтвердилось очевидное соображение: Пригов как целое гораздо больше суммы проектов, которыми он занимался. Кроме того, стало ясно, что показать его масштаб можно и с помощью относительно небольшой выборки текстов. Ну а выбранные мотивы и темы можно рассматривать как своего рода каталог важнейших категорий приговской поэзии. Ниже – попытка кратко эти категории охарактеризовать.

П

Преисподняя. Существует выдвинутая исследователями Пригова (Ирина Прохорова, Дмитрий Голынко-Вольфсон) концепция «Пригов как русский Данте». При всей недогматичности и, сказали бы традиционалисты, непочтительности многих его текстов Пригов верит в иерархию Вселенной – не забывая эту иерархию критиковать. Порой кажется, что в его текстах, связанных с религиозными идеями, под привычной маской наивного критика проступает лицо смиренного, но твердого в поиске истины спорщика. Преисподняя Пригова – не только обитель зубовного скрежета и не только демонология: адское ощутимо и в монотонности рутины, и, например, в московской подземке – которой географически положено быть ближе к аду:

Заметил я, как тяжело народ в метро спит
Как-то тупо и бессодержательно, хотя бывают и молодые на вид
Может быть жизнь такая, а может глубина выше
                     человеческих сил
Ведь это же все на уровне могил