Книга отзывов и предисловий

Еще в 1979 году Борис Гройс писал, что карточки Рубинштейна «субтильны, рафинированны и попросту романтичны». Например, ранний текст 1976 года, «Каталог комедийных новшеств», еще вполне безличен и безэмоционален, построен как россыпь возможностей («6. Можно заняться классификацией страстей с точки зрения размеров их последствий; 7. Можно заняться классификацией высказываний с точки зрения их контекстуальной значимости…» – что-то такое могли бы написать несколько десятилетий назад и Монастырский, и Сорокин) – но чем дальше, тем больше в вещах Рубинштейна становится именно лирической вовлеченности – и это делает их неотразимыми. Как написал сейчас Кирилл Медведев, Рубинштейн «создал устройство с огромным диапазоном, в котором все – от бюрократических справок до каких-то затертых цитат из советских повседневных разговоров – обретает лирическое звучание». Грубо говоря, Рубинштейн приучает читателя своих сериальных вещей к тому, что «автор среди вас» – открывая дорогу уже постконцептуалистским опытам, опытам того времени, когда лирическое «я» вернулось в поэзию.

Когда же затертые цитаты затерлись окончательно, Рубинштейн почти перестал создавать картотеки – и сделался эссеистом, колумнистом, комментатором. В текстах о культуре, политике, о вещах зачастую вопиющих всегда были и ясность, и остроумие, всегда сохранялось и лирическое начало – которое в последние годы подтолкнуло его к созданию короткой лирической прозы, например книги «Мой календарь», построенной как личные комментарии к разным событиям, которые встречаются в отрывных календарях. Надо ли говорить, что листок отрывного календаря – тоже карточка? Обычно к дате привязано небольшое воспоминание, чаще всего из детства – самой любимой для Рубинштейна стихии. Но вот 14 января – теперь это день смерти Льва Семеновича. Комментарий такой:

В Петербурге открылась для общего посещения Императорская Публичная библиотека

«Уж не знаю, сколько часов я провел за чтением этой удивительной рукописи, но когда я поднял глаза от нее, я увидел, что за окном была уже глубокая ночь».

Так или иначе, с библиотеки все началось и библиотекой заканчивается. Кто-то увидел бы в этом предчувствие, но ведь, как я уже написал, у Рубинштейна очень много сказано о смерти, и дело тут не в пророческом даре, а скорее в трезвости сознания. Само же присутствие смерти пробуждает лирику. «Горький, но очень важный и значительный опыт сиротства постепенно становился нашим общим опытом, опытом, иногда лишавшим сна и покоя, а иногда отзывавшимся сейсмическими толчками творческой энергии», – писал он в одном эссе, а в другом признавался: «Я не умею прощаться. А когда пытаюсь, то неизбежно впадаю в ничуть не свойственную мне патетику, которая, не успев толком выйти наружу и заговорить собственным, довольно натужным фальцетом, тут же с моей же собственной стороны подвергается жесточайшей иронической деконструкции».

Поэтому, наверное, нужно попрощаться со Львом Семеновичем его стихами. Например, финалом картотеки «Шестикрылый Серафим»:

Невольно вскрикнув от внезапной боли,
Он повернулся на спину, затих…
И все вокруг затихло. Тишину
Ничто не нарушало, кроме капель
Дождя и голосов на переправе,
Торгующихся с лодочником. Тот,
Ссылаясь, очевидно, на погоду,
Накинуть требовал. Другие голоса
С ним спорили. И эта перебранка
Не кончится, казалось, никогда.
Потом он снова потерял сознанье.
И сколько так он пролежал – минуту,
Неделю, год, столетие, – никто
Сказать не может. Но сияло солнце,
Когда он вновь открыл глаза и понял,
Что вновь родился…

Смерть – повод цитировать финалы. Вот еще один – перекликающийся, как мне кажется, с Фетом («Не жизни жаль с томительным дыханьем, / Что жизнь и смерть? А жаль того огня, / Что просиял над целым мирозданьем, / И в ночь идет, и плачет, уходя»). Здесь тоже «огня» – и там, где у Фета восхитительная неточная рифма, у Рубинштейна точная, но стертая, как и положено при цитировании стиля. Но точная. Уже не в стиховедческом смысле.

88.

…замки, виноградники, и уже становятся такими бесконечно далекими и треснутая чашка, и пыльное чучело белки, и стеклянный шарик, и скомканная бумага…

89.