Книга отзывов и предисловий

в день когда умер сталин нас носили мыться
плачут а все же моют банный день в палате
люся на топчане как на тарелке птица
ни косы никогда не носила ни платья
пока мы так лежим с ней рядом в голом виде
нас намыливают а санитарка верка
поет про то не ветер ветку поднимите
руку кто не забыл на языке вкус ветра
помню играли резиновыми ежами
почему именно ежами этот день я
запомнил поскольку сталин и мы лежали
в мыле дети эдема в день грехопаденья

Можно догадаться, «почему именно ежами»: животные в поэзии Цветкова – отдельный космос, с выстроенной и, кажется, более предпочтительной этикой – близкой этике детской. «фортификация кротов / ужей возможность», «лить над сурком сиротливым слезу / или с дятлом над истиной биться», «растерянный стою перед лицом собаки» (стихотворение о ребенке, который поделился с собакой хлебом), наконец, собственно детская поэзия Цветкова – «Бестиарий». Ну или вот это, раннее и многими процитированное:

Я мечтал подружиться с совой, но увы,
Никогда я на воле не видел совы,
Не сходя с городской карусели.
И хоть память моя оплыла, как свеча,
Я запомнил, что ходики в виде сыча
Над столом моим в детстве висели.

Я пытался мышам навязаться в друзья,

Я к ним в гости, как равный, ходил без ружья,
Но хозяева были в отъезде,
И когда я в ангине лежал, не дыша,
Мне совали в постель надувного мыша
Со свистком в неожиданном месте.

Я ходил в зоопарк посмотреть на зверей,

Застывал истуканом у дачных дверей,
Где сороки в потемках трещали,
Но из летнего леса мне хмурилась вновь
Деревянная жизнь, порошковая кровь,
Бесполезная дружба с вещами.

Отвинчу я усталую голову прочь,

Побросаю колесики в дачную ночь
И свистульку из задницы выну,
Чтоб шептали мне мыши живые слова,
Чтоб военную песню мне пела сова,
Как большому, но глупому сыну.

Близкий друг Цветкова, Сергей Гандлевский, в 1989‐м написал статью «Критический сентиментализм», в которой сформулировал важные черты близкой ему поэтики, один из способов «переживания общей тайны»: «Шаткая, двойственная позиция. Есть в ней и высокая критика сверху, и насмешка, а главное – любовь сквозь стыд и стыд сквозь любовь». Это довольно широкое обобщение: к «Московскому времени» таким образом можно пристегнуть хотя бы Венедикта Ерофеева – который, кстати, очень высоко ставил стихи Цветкова, причем те, которые сам Цветков давно забраковал (он вообще в каком-то интервью сказал, что если поэт спустя пять лет может смотреть на собственное стихотворение без отвращения, то с ним что-то серьезно не так, – и при этом, да, несколько раз составлял свое «избранное»). В случае Цветкова в этой формуле, наверное, важнее всего два первых компонента: высокая критика и насмешка. «люд был лют как собака и занят / стервенел выгружая мешки / и проктолог сказал что он знает / это место куда мы пришли». Юмор язвительный – но все же юмор, оставляющий место для незлой усмешки.

Много «но», много противопоставлений, антиномий – перед нами поэт и противоречивый, и последовательный в разрешении «последних вопросов». Блестяще знающий Античность и жадный до современности. Разбирающийся с равным блеском в актуальной политике и в константах физики. Автор стихотворений одновременно обличительных и формально безукоризненных, одновременно страстных – и ученых.

В день, когда он умер, американские астрономы показали первое в истории изображение черной дыры в центре нашей Галактики. Ему бы это понравилось.

2022

(Уходит) Памяти Льва Рубинштейна

Полка

Умер Лев Семенович, и нужно теперь привыкать жить в мире без него. В первые часы после его смерти вдруг накрыло ощущение горькой общности («Готовы ли мы к совместным переживаниям?»). Все, кто его знал, любили его, всем он светил одним своим присутствием, умением находить нужные слова, умением смеяться над глупостью.