И здесь хочется от этого посмертного впечатления оторваться. В стихах Бородина, очевидно, много его-страдающего. Но он умел это превратить в иную энергию, в энергию щедрости и эмпатии. Не было, кажется, вещи и существа, на которую он не мог посмотреть с любовью, облагодетельствовать. «голое деревце / везет / в троллейбусе старик // и музыки ни в нем ни в нем / ни в нем – / музыки нет» – значит, надо дать и ему, и ему, и ему. Часто вспоминают «Собачью песню»:
А можно вспомнить и еще множество другого. «нота майского жука / ни / с чем не сравнима»; «мускулатура у гусеницы – /мыслящая волна»; «ходит-ходит / флаг бедней / нас самих / и нас-камней»; «жалко перед зимой / глядеть утру в воздух»; «брат Снег снял фильм, доминиканец / брат Дождь – пошел, он францисканец». Внимание к малому или пренебрегаемому, братство с ним, отсутствие в принципе категории неодушевленности – да, это в самом деле напоминает о Франциске Ассизском с его проповедью «брату волку». Бородин, впрочем, не проповедовал: в его стихах можно найти декларативность, но тут речь скорее о прочерчивании линии. Не только для других, но и для самого себя:
«Это если вы не поняли», как сказано в стихах Михаила Айзенберга – еще одного поэта, которого Бородин любил и о котором нашел очень нетривиальные слова.
Мне, однако, хочется вернуться немного назад, к мыслям об эмпатии и одушевлении. Есть стихи, где Бородин, кажется, достигает их предела:
Тут очень много всего, плотный комплекс образов, притекающих к Бородину из разных источников: пушкинская «равнодушная природа», тютчевский «зверь стоокий», пастернаковское «я пропал, как зверь в загоне», высоцкая «охота на волков» – и от всего этого стихотворение Бородина отличается способом зрения, той самой траекторией-крючком: он здесь волк, за которым гонятся, и человек, за которым гонится темная природа; и еще – человек, который видит в охладевшей темной природе волка. Слабого, выдохшегося, достойного сострадания, пусть он только что хотел тебя загрызть.
Кажется, никто такого больше не умел – но хоть оставил нам, чтобы читали и осознавали.
Спасибо тебе большущее.
Памяти Алексея Цветкова
12 мая умер Алексей Петрович Цветков – огромный поэт, эссеист, переводчик, преподаватель, журналист, политический комментатор. Еще раз: огромный поэт. Редко бывает, чтобы звучание, лексикон, само присутствие поэта оставалось необходимым для нескольких поколений его современников; собственно, большие поэты – те, кто отвечает этим условиям. Теперь счет пойдет на поколения последователей, «прекрасный новый мир уже без нас», как он написал в одном из своих самых лучших стихотворений.
Он родился и вырос в Украине, учился в Одессе, а затем в Москве (где познакомился со своими друзьями по группе «Московское время» – Сергеем Гандлевским, Бахытом Кенжеевым, Александром Сопровским), в 1975‐м был вынужден эмигрировать – и сменил несколько мест жительства, а то и несколько жизней: Америка, Германия, Чехия, снова Америка; несколько лет назад переехал в Израиль, который и стал последней остановкой. Он преподавал литературу, работал в «Ардисе» и на «Радио Свобода»[77]
– и все эти годы оставался ориентиром или, лучше сказать, силовым полем в русской поэзии. Даже когда не писал стихов.