Книга перемен

Поле тянулось до самого горизонта и медленно волновалось рядами золотых колосков, повинуясь малейшему дуновению ветра. Небо было чистым и безоблачным.

Он давно заметил, что синева небес в этих краях бывает разной. На рассвете насыщенной, густой. Днем белесой, как лазурный шелк, выцветший на солнце. А перед самыми сумерками небосвод – ему казалось – блестел в лучах заходящего светила, как поверхность авто модного цвета «синий металлик».

Машины он не любил. Хотя какое-то время ему пришлось поработать таксистом. Надо было заработать деньги, и как можно быстрее. Зато он любил комбайны. Ему снилось, как дед протягивает ему, подростку, руку и помогает взобраться в кабину комбайна. «Ну что, Толя, полетели?» – говорит седой бородач, улыбаясь. «Почему это полетели?» – переспрашивает Толя, а дед вместо ответа хитро улыбается и выводит комбайн в поле. Золотое море качает огромную махину на своих волнах, и дед, как взаправдашний капитан, крутит огромный штурвал комбайна. Редкие облака белеют, как нарисованные эмалью на фоне утренней синевы. Дед говорит: «Смотри» – и тянет руль комбайна на себя. Руль медленно поддается, и вот комбайн отрывается от пшеничной волны и поднимается вверх. Ух ты! У Толика захватывает дух от резкой перегрузки. Взгляд с трудом охватывает золотое море пшеницы. Оно в дальней дали смыкается с горизонтом, но чем быстрее туда летит комбайн-самолет, ведомый дедом, тем дальше отодвигается лазурный небосклон. Колючий и терпкий запах убранной пшеницы заливает все вокруг, поднимая настроение, добавляя сил. Дед подмигивает Толику: «Хочешь, научу на этой штуке летать?» И, завороженный, Толик лишь кивает в ответ. Он хочет быть комбайнером. А дед, посадив комбайн возле крыльца старой побеленной хаты, подталкивает его вперед, к дверям. Из дверей выходит бабушка и выносит глиняный кувшин с молоком цвета эмалевых облаков. И пахнет от кувшина травами.

– Толя! Толя! Проснись! – настойчиво будит его Джексон.

Толя долго лежит и смотрит в потолок. Ему кажется, что слышит он гул дедовского комбайна. Но это один за другим падают невдалеке «рупь-пятьдесят-два», снаряды калибром сто пятьдесят два миллиметра, и стены здания, в котором расположился наблюдательный пункт украинской артиллерии, гудят и вибрируют от разрывов. Реальность слишком давно и бесцеремонно вторгается в его сокровенные мечты. Уже нет ни страха, ни ненависти.

– Толя, они сюда пришли. Что будем делать?

Он сделал усилие над собой и, нехотя отогнав сон, спросил:

– Сколько их пришло?

– Двое, – ответил Джексон. – С флагом. Белым.

Здесь, на позиции, в окружении, они остались без старшего офицера, и неформальным командиром стал Толик. Его природная интуиция и уверенность в правоте Высших Сил, граничащая с фатализмом, внушала уважение товарищам. К тому же он не боялся брать ответственность на себя. А другие не боялись на него полагаться.

– С белым флагом? – переспросил Толя, хотя все сразу понял. – Держи их на прицеле, а я сейчас к ним выйду. Поговорим.

Они надежно удерживали бетонную конструкцию учебного комбината на окраине Дебальцево. Ни «Градами», ни минометами их оттуда невозможно было выкурить. «Нас выбьют отсюда только в том случае, если подтянут “тюльпаны”, но наши им этого сделать не дадут», – настраивал своих бойцов Толя. Правда, всему бывает предел. У них в избытке было терпения и патриотизма, а вот боекомплект подвел. Почти закончился. Ни патронов, ни гранат им подвезти уже невозможно. Весь город представлял собой яростно отстреливающиеся руины. Локальные очаги сопротивления, окруженные боевиками. Холодный и черствый стиль сводок сообщал о превосходящих силах противника. И вот Толик видит двух представителей этих сил, подошедших под белым флагом к распаханной площадке с переломанными, как спички, соснами, которая еще недавно была небольшим городским парком на окраине Дебальцево. Под стволами деревьев темнели зеленые камуфляжи погибших российских диверсантов. Именно за мертвыми товарищами и пришли люди под белым флагом.

– Здравия желаю! – сказал старший из двух парламентеров.

Толя держал руки за спиной, чтобы не спровоцировать рукопожатие. Парламентеры, впрочем, руки не подавали, но держали ладони так, чтобы Толе было видно: у них нет ни гранат, ни пистолетов. Он тоже решился показать пустые ладони, но сделал это ненавязчиво. Пришельцы оценили его жест. Он заметил на их лицах удовлетворенные гримасы. И только затем начался разговор.

– Мы хотели бы забрать наших «двухсотых», – сказал грузный человек в кубанке и с седой бородой. Он показал на сломанные стволы деревьев, под которыми лежало несколько тел в российском «цифровом» камуфляже, накрытых белыми простынями.

– Забирайте, – спокойно сказал Толя, глядя в глаза противнику. Его люди были все на месте, все целы, и от осознания этого факта настроение у артразведчика было на высоте. Для поднятия духа этого было достаточно.

– А вы представьтесь сначала, – слегка агрессивно подал голос из-за спины бородача другой россиянин, моложе и злее, чем его старший товарищ в кубанке.