Книга песен Бенни Ламента

– Да. Но в 1940 году у одного из этих парней, киллера по кличке Кид Твист Релес, возникли проблемы с полицией, и, чтобы спасти свою шкуру, он начал сдавать своих. Он согласился дать показания на суде против Альберта Анастазии – главаря клана. И находился под постоянной охраной полиции в отеле «Хаф Мун» на Кони-Айленде. Пока не выпал из окна своего номера.

– Говорили, он пытался сбежать, – вклинивается Барри Грей.

– От кого? – недоумевает Бенни.

– От полицейской охраны.

– Он сам попросил полицию взять его под защиту.

– По факту он не просто выпал из окна. Он разбился насмерть, – подмечает Барри с ехидством.

– Да, Релес погиб. Он был отъявленным негодяем. Так что его гибель никого не расстроила, и обвинения по этому делу никому не предъявили. Но в день своей гибели Релес должен был свидетельствовать против Анастазии. Анастазия продолжил разгуливать на свободе, а пятерых полицейских, охранявших Релеса, разжаловали. Хотя ходили слухи, будто бы мой дядя, Сальваторе Витале, отвалил каждому по двадцать тысяч. А все причастные к «Корпорации убийств» получили предупреждения: «Настучишь, и ты – труп».

– Это было очень давно, – говорит Барри.

– Очень, – поддакивает Бенни. – Я тогда был ребенком, не старше 10 лет. И все это – часть открытых материалов. Я не рассказываю вашим слушателям ничего такого, чего нельзя найти в открытом доступе. Но эта история произвела на меня глубокое впечатление. И я помню, как сильно был расстроен всем этим отец.

– В прессе Релеса называли канарейкой, умеющей болтать, но не способной летать, – говорит Барри Грей.

– Репортеры также возлагали на «Корпорацию убийств» ответственность за тысячу с лишком заказных расправ. Точных цифр я не знаю, но продажи газет тогда выросли многократно.

– А почему вы сейчас завели разговор об этих молодчиках? – спрашивает Барри.

– Потому что это мир, в котором я вырос.

Глава 20 Мелочи

В рождественское утро я проснулся с мыслями об отце, в чем, собственно, ничего необычного не было. Каждое утро со дня смерти папы я пробуждался с думами о нем в голове, с мыслями об Эстер в сердце и о Сэле в кишках. Мои мышцы и кости удерживали всех их внутри меня, но они управляли моей жизнью.

На протяжении почти тридцати лет, но особенно в последние лет десять, я шагал по жизни, думая исключительно о себе и своих песнях. Я мог днями не вспоминать об отце, пока он с присущей ему настойчивостью не пробивался сквозь заслон моих размышлений; тогда я отделывался от него кивком и снова забывал до поры до времени. Возможно, так и должно было быть. Ребенок покидает материнскую утробу, а потом «отбивается от рук». Он учится самостоятельно ходить (чтобы его не носили), самостоятельно есть (чтобы его не кормили) и самостоятельно действовать (чтобы не поступать по чужой указке). И это правильно. Это необходимо. А у меня и вовсе была масса причин, чтобы держаться от отцовского мира подальше.