Еще секунда – и я оторвал Эстер от пола; она мгновенно оседлала меня, упершись коленями в бортик ванны, а руками – в зеркало за моей головой. Каблуки ее туфель впились мне в ноги, и я стянул их и бросил на пол.
– Ты уже обрела всю власть и могущество, Бейби Рут. Они тебе не нужны.
Она привстала, а затем опустилась обратно – маленькая, гладкая и такая сладкая, что мои глаза закрылись, едва ее тело обволокло меня. Ее ритм стал ожесточенно-бурным, и я опустил руки с ее бедер к ступням, пытаясь его замедлить.
– Легче, – взмолился я.
– Какой ты неженка! – посетовала Эстер.
– Я всегда стараюсь быть нежным, – сказал я, обвивая ее руками и продолжая удерживать, но битву со своим телом я проиграл. И бой с ней я тоже проигрывал.
– Я не хотел так делать, – проговорил я, наполовину извиняясь, наполовину сердясь на Эстер.
– Если быть слишком нежным, это не будет казаться реальным, – возразила она, обхватив руками мое лицо.
Глаза Эстер потемнели, губы покрылись кровоподтеками, и я совсем не понимал ее.
– Ты чертовски красивая, Бейби Рут. Я просто не хочу, чтобы это кончалось.
– Не говори мне о моей красоте. Я совсем не этого хочу. Не сейчас, – непреклонно потрясла она головой.
– Почему? – спросил я недоверчиво.
Слова Эстер поразили меня: она так старалась быть красивой все это время.
– Потому что… потому что в реальности не так. А я хочу, как в реальности. Без болезней не оценишь здоровье. Не узнав зла, не оценишь добро. В реальной жизни и хорошее, и плохое рядом. Мне хочется, как в реальности… По-настоящему…
– Нет без уродства красоты, и красота живет в уродстве, – медленно проговорил я.
– Да! – едва ли не с облегчением выдохнула Эстер. – Бо Джонсон и Мод Александер этого так и не поняли. Я все думаю – как они оделись, как они позировали для той фотографии. Как будто это была игра… или представление. Я не утверждаю, что они играли… но, по-моему, люди их воспринимали именно так. И возможно, они именно так воспринимали друг друга. А мне хочется, чтобы мы – Бенни и Эстер – были настоящими. И чтобы у нас все было по-настоящему. Чтобы мы не играли на публику. И чтобы нас воспринимали как настоящих, реальных людей, а не просто дуэт, красующийся на сцене.
– Рождественские носки и холодные ступни – это по-настоящему? – Похоже, я наконец понял, почему Эстер так трогали и волновали всякие мелочи.
– И дарить мне рождественские носки, и держать меня за руку, чтобы никто не обратил внимания на мои страшные ботинки, и завязывать мне шнурки, и позволять мне прикасаться к твоим гангстерским волосам… это все настоящее! – сморгнула слезы Эстер.
Она сидела обнаженная у меня на коленях, наши тела слились в одно, и мы разговаривали о… носках! Но я прекрасно понял ее.
– Моя левая грудь чуть больше правой, – призналась она, побуждая меня убедиться в этом самому. – А на внутренней стороне бедра – родинка в виде золотой рыбки.
– Я рассмотрю ее через минуту, – поддразнил я Эстер.
– Мои нижние зубы слегка кривоваты, а это ухо оттопыривается сильнее другого. – Эстер прижала кудри к голове, чтобы я это увидел.
Но я все еще не сводил глаз с ее груди.
– А еще у тебя странное пристрастие к высоким каблукам.
Эстер усмехнулась, высунув язычок между своими идеальными губками, прижалась лбом к моему и чуть ли не с мольбой в голосе, погладив большими пальцами мой щетинистый подбородок, проговорила:
– Чтобы мы и в горе, и в радости, в богатстве и бедности… а не как они… Вот чего я хочу. Ты можешь мне дать это, Бенни?
– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал я, содрогнувшись от весомости этих слов.
И когда Эстер снова начала двигаться – неистовая, дикая, – я позабыл о нежности. А когда она потянулась к шнурку, чтобы выключить свет, я не стал ее останавливать, внезапно ощутив – под стать Эстер – потребность в полной темноте.