Книга песен Бенни Ламента

– Я должен сказать своим слушателям: у Бенни Ламента нет безымянного пальца, – говорит Барри Грей. – Но, глядя, как он играет, вы бы никогда об этом не догадались. Потеря пальца сказалась на вашей игре, Бенни? Вы стали играть медленнее?

– Поначалу да. Я мог сыграть только три из каждых четырех нот, но ни разу не сфальшивил, – отвечает Бенни.

– Утрата пальца замедлила ваш темп игры, но не остановила вас.

– Нет, человек приспосабливается ко всему, когда действительно этого хочет.

– А мы можем поговорить о том, что случилось?

– Конечно.

– На вас напали перед театром «Фокс» в Детройте.

– Верно. Один парень схватил мой палец кусачками. И отрезал по костяшку, – рассказывает Бенни.

– Кто это был?

– Не знаю. Но, предупреждая ваш следующий вопрос, скажу: это был не Бо Джонсон.

– А зачем кому-то понадобилось лишать вас пальца? – в ужасе спрашивает Барри Грей.

– Кому-то, по-видимому, захотелось, чтобы я не смог больше играть.

– Кому-то не понравилось, что белый мужчина пел с негритянским бендом?

– Подчас трудно понять, почему люди делают те или иные вещи. Но кто-то явно хотел, чтобы я замолчал… чтобы мы все… замолчали.

Глава 23 И это всё

Мани оказался ужасным водителем, а я – еще худшим пассажиром. Мне пришлось сесть вперед, иначе меня мутило, и мы с Мани грызлись хуже, чем с Эстер в худшие дни. В итоге Эстер втиснулась между нами, как учительница, разделяющая драчунов на игровой площадке. А дело просто было в том, что мы все боялись, и никто из нас не мог держать себя в руках.

Берри Горди сказал «не переживать из-за Чикаго».

– Лечись, поправляйся. Встретимся в Филадельфии, – заверил он меня, когда мы вынесли свои вещи из дома возле его студии и вернули ключи миссис Эдвардс.

Но я очень переживал. Переживал и страшился. Чикаго занимал все мои мысли с тех пор, как мы покинули Нью-Йорк. И я сказал Берри, что мы приедем туда, если нам по-прежнему будут рады. Он лишь взглянул на мое расцвеченное синяками лицо и забинтованную руку и сказал, что будет ждать нас в пятницу утром в клубе «Ригал».

Причиной страха, окутавшего салон машины, было не только отвратительное вождение Мани. За пять часов пути из Детройта в Чикаго никто из нас ни разу не задремал и не спел. Я чувствовал себя еще недостаточно хорошо, чтобы сесть за руль, хотя даже в таком состоянии я бы справился с управлением лучше, чем Мани. А когда мы заехали заправиться на колонку, взгляды людей приковала не наша пестрая компания, а мое лицо.

– Как же вы выйдете на сцену, Бенни? – спросил Ли Отис, когда я во второй раз заставил Мани съехать на обочину из-за очередного приступа рвоты. – И как вы собираетесь играть с больной рукой?

– Без проблем. Это все обезболивающие, которыми меня напичкали в больнице. Они вызывают у меня тошноту, – объяснил я. – Все в порядке.

– Не лукавьте, Бенни, это не так, – возразил Ли Отис.

– Это уже больше не смешно, – заявил Элвин. – Я считаю, что нам следует вернуться домой.

– В нас и дома стреляли, братишка, – заметил Мани.

– Я боюсь, – сказал Ли Отис, в двух простых словах озвучив то, что чувствовал каждый из нас и в чем никто из нас не решался признаться.

– И зачем нам, в самом деле, ехать в Чикаго, Бенни? – спросил Элвин. – Вы можете пожениться в Нью-Йорке.

– У нас нет концерта в Нью-Йорке, – ответил я.

– Может, нам вообще пока не петь? И прекратить выступать, хотя бы на время? – предложил Элвин.

Это был не тот Элвин, которого я знал.

– Нет. Нельзя, – сказал я. – Мы прекратим… и на нас можно будет поставить крест. Это будет конец…

Мы снова замолчали, уставившись в окна, но не видя ничего, кроме собственных тревог и опасений.

– Когда же все это закончится? – тихо спросила Эстер.

Думаю, это был риторический вопрос, но Мани не оставил его без ответа:

– Это никогда не закончится. Я вам пытался это втолковать, но вы не желали меня слушать, – как всегда, не преминул обвинить он всех скопом.