Книга попугая

Старший сын сказал: „Надо взять золото, ибо все мирские дела зависят от золота“. — „Надо взять драгоценные камни, — возразил второй сын, — ибо если у тебя будут драгоценные камни, то и золота будет сколько угодно“. — „Надо взять одежды, — заметил третий сын, — ибо честь людей зависит от одежд“. — „Нет, надо взять коней, — воскликнул четвертый, — ибо с конями можно приобрести и все остальное“.

На следующее утро брахман предстал перед царем и сказал: „Вчера мне был предоставлен выбор одного сорта вещей из четырех родов их. У меня четыре сына, я посоветовался с ними и спросил: „Что вы выбираете из этих четырех вещей, чтобы я мог остановить на чем-нибудь мой выбор?“ Один из них выбрал золото, другой — драгоценные камни, третий — одежды, а четвертый — коней. Я так и не знаю, что мне выбрать“.

Царь рассмеялся, похвалил тонкость и остроумие брахмана и отдал ему все четыре подарка».

Нахшаби, хвалы достойны мудрецы!
Неудачным не бывает дело их.
Все, что разум мудреца изобретет,
Будет складным и изящным, как твой стих.

Дойдя до этих слов, попугай обратился к Худжасте с такой речью:

«О хозяйка, брахман добился такого счастья благодаря благословению совета — советуйся и ты в твоих делах, ибо вполне ясно и очевидно, что от этого совета вреда не будет и в скором времени он принесет тебе добрый плод. Сейчас наступило время действия счастливой планеты, настало счастливое мгновение: вставай, со спокойной душой и беззаботным сердцем иди на свидание с твоим возлюбленным и очисти помутневшие очи светом встречи с твоим другом».

Худжасте хотела последовать его совету, но утро словно сидело в засаде, тотчас же поднялся дневной шум, утро показало свой сверкающий лик, и идти было уже невозможно…

Нахшаби сегодня ночью собирался
Повидаться с другом нежным и прекрасным,
Только утро помешало это сделать:
Всем влюбленным утра вестник — враг ужасный.

Рассказ о собрании семидесяти ученых и о том, как они изучали природные свойства царевича посредством музыки Ночь восемнадцатая

Когда золотой барбитон[97]-солнце убрали в футляр запада и достали из чехла востока серебряную лютню-месяц, Худжасте, быстро двигаясь подобно Венере и напевая любовные мелодии, пришла просить у попугая разрешения и сказала: «О сладкоречивый соловей! О нежно воркующая горлица!

Словно струны все жилы мои напряглись,
Каждый волос мой жалобный стон издает!

Уже давно я задыхаюсь, как отверстие флейты, и тяжесть любви заставляет стан мой изгибаться подобно арфе. Долго ли будут наказывать меня, словно ребаб?[98]»

«О Худжасте, — ответил попугай. — Хотя любовное горе и терзает душу, но все же оно не велит жаловаться на любовь. Почему ты издаешь вопли, словно бубен, и жалуешься на любовь? Разве драгоценный камень любви достался тебе так легко, что ты не умеешь ценить его? Друга надо любить ради друга, если же любить его ради самого себя, то это эгоизм».

Нахшаби, несовместна любовь с эгоизмом,
И похмелья вино ее нам не несет.
Грязной примеси в ней не должно быть, ты помни,
Что нельзя совместить с эгоизмом любовь.

«О попугай, — сказала Худжасте, — дело обстоит так, как ты говоришь. Я все время стремлюсь стать в начале, как буква „айн“, оказаться в середине ее, как ее „шин“, быть под ногами ее, подобно ее „кафу“[99]. Однако разум мой погружен в раздумье из-за неизвестности рода и племени моего друга, в груди моей сомнения относительно того, ученый он или неуч. Если ты поможешь мне, так что через твое посредничество мне удастся узнать род и происхождение его, удастся выяснить степень его знаний и невежества, это будет с твоей стороны любезностью, превосходящей все границы, милостью, выходящей из всех пределов».

«Существует много примет познания человека, — ответил попугай, — признаков познания его бесчисленное множество. Один же из этих способов — это испытать его музыкальной наукой: звуками органа, игрой на барбитоне и пением, ибо сердце, которое способно воспринять эту науку, способно ко всем наукам, а грудь, которая не откликается на эту отрасль знания, не откликнется ни на какую из отраслей знания вообще».

Наука — прекрасная музыка, мой Нахшаби,
Заставит нас флейты стенание горько рыдать.
В оковы кто ветер, скажи мне, сумел заключить?
Его только флейта одна и умеет сковать!