Умирать, как и [слишком] долго жить, — беда. А из них некоторые, дожив до трехсот лет, продолжают жить. Однажды в благородный меджлис нашего господина Мухаммед-Гирей-хана пришел трехсотлетний калмык. Он даже отведал угощения и рассказал обо всем, что ему довелось повидать, нашему благочестивому падишаху господину Мухаммед-Гирей-хану. Чтобы представить мне доказательства, они привели пред мои очи двух калмыков: одному из них было двести семьдесят, другому — триста десять лет. Один из них сказал: «Я поведаю обо всем, что касается Берке-хана[309]
, приходящегося сыном сыну Чингисхана, и еще другое. [Мои] рассказы о Чингисхане соответствуют его [истинной] истории» — и начал повествование. Большинство из них (калмыков) совершенно не боятся смерти, так как являются приверженцами вероучения, (утверждающего], что причина смерти — перевоплощение. «Если я умру, дух мой перейдет в какое-нибудь другое существо, пребывающее в чреве некоей женщины, или же душа моя войдет в чрево моей дочери[310], и я снова приду в мир» — так рассуждают они, а потому, не страшась смерти, один за другим бросаются в битву, словно кабаны, погибают в битве и схватке храбрецами — душа в ад! Или же смерть наступает по другой причине: вдруг из ушей пойдет кровь, человек бледнеет, не может держать голову и в тот же день умирает. А что такое прочие болезни, они даже не ведают.Удивительные зрелища у калмыцкого народа
. Когда некоторые из калмыков, дожив до двухсот или трехсот лет, теряют силу, больше не могут ни сесть на коня, ни сойти [с него], их родственникам надоедает выводить их гулять; тогда они варят хвост жирной свиньи, хвост этот по очереди забивают старику в горло и [тем] убивают его, молвив: «Он умер борцом за веру». Все они едят друг друга, однако совершается это по жребию и [только] если кто умрет. К примеру, имеются люди, называемые «карпа»[311]. После тайша-шахов [первое] слово принадлежит им. У этих людей карпа имеется четырехгранный деревянный жребий. Этому жребию много тысяч лет, и достался он от предков. Каждая сторона этого жребия выкрашена яркой краской в особый цвет.И вот, если случится, что человек умер, то, чтобы определить его судьбу, бросают жребий. Если выпадет красный цвет, /
Даже когда умер одни из сыновей Мончак-шаха, они на огне превратили его в кебаб, выпустили жир и кровь и съели. Причем когда ели — радовались и веселились. Когда я, ничтожный, проходил мимо, они и меня приглашали к трапезе. «Подойди, — говорили они, — поешь и ты сына нашего падишаха!» Я, ничтожный, сказал: «О, разве мясо человека едят?» Они ответили: «Ха, [конечно], едят! Вот мы едим его мясо, чтобы душа его вошла в душу одного из нас и таким образом разгуливала, не ведая смерти. Ничего вкуснее, чем мясо свиньи, змеи, человека, наш отец сотворить не мог». Тогда я спросил: «А кто это — ваш отец?» Они ответили: «Хаша Сым Хаша», теперь мне трудно даже написать это слово.
Они — кяфиры, заблудшие; что такое воскресение и воскрешение, вес и весы, рай, ад и чистилище, что такое четверокнижие и пророк, религиозные предписания и сунна — они вовсе не знают. Пожалуй, они — вид скота в образе людей, дети некоего «нечто». Я спросил: «О люди! Разве человеческое мясо едят? Разве оно не горькое?» Один старый калмык сказал: «Горькое, так не ешь. Но если хочешь узнать его вкус, поцелуй женщину один раз; узнаешь, как вкусно. Если бы ты ел человеческое мясо, то обрел бы вечную жизнь, жил бы так же долго, как мы». В тот час кебаб из трупа одного человека поедали сорок-пятьдесят калмыков; его жиром они смазывали себе лица, глаза, туловища; кости же закапывали в землю. [Это было] удивительное и редкостное зрелище.
И — упаси Аллах! — если к ним в плен попадает [человек] из Турции или быстрый как ветер татарин из Крыма, они, не откладывая до вечера, бросают жребий, после чего варят человека и съедают. Вот такой это народ — людоеды. Они совершенно не ведают, что такое бог и пророк, рай и ад. Только и знают шахов Тайшу и Мончака. А если один из шахов умрет, его съедают. Но если возжигают огонь, ему непременно поклоняются. И поэтому сжигают умерших на огне.