Книга радости — книга печали

— На машине не разобьется, а дальше не мое дело. Хотите, ищите с милицией! Она ж несовершеннолетняя!

Давно пора ему в «Козлики», а он занимается охлаждением Дашкиных страстей!

Да какие там у нее страсти. Вот у Кости — после вчерашнего!

Что бы сделал теперь Лоська со своим внутренним стержнем? Спросить бы у него, да он где-то на гастролях… Да и хорошо, что нельзя спросить: надо отвечать самому, а не пытаться сваливать ответственность на другого — хоть и на Лоську. Лоська бы не стал сваливать ответственность.

А может быть, Костя подсознательно радовался, что был предлог хоть ненадолго оттянуть прилет в «Козлики»?! Потому что вдруг такая тоска пронзила насквозь — не то что в душе, во всем теле до кончиков крыльев такая тоска, когда показалось среди лесистых холмов знакомое здание.

Непривычная тишина, установившаяся вчера, все еще царствовала в «Козликах». Не тишина — притихлость. Вот и вечная бабка Люба не высунулась из своего окна, хотя, кажется, мелькнул ее профиль за стеклом. И в самом доме. Нет, конечно, и голоса раздавались, и шаги, и двери где-то хлопали, а все-таки притихлость.

Нина нашлась в игротеке. Ее малыши почти все были тут же и почти все рисовали. Все оторвались и посмотрели на вошедшего Костю, но дружного радостного крика: «Костя пришел! Урра! Здравствуй!» — дружного крика не раздалось. Да и неуместно бы. Нина подошла к нему, заговорила шепотом:

— Я уже была, ты не думай! И сегодня снова — после обеда! Света пока не хочет, чтобы я… Но я издали… Рентген показал, что в тазу только один перелом, и хирург сказал, удачный. И ноги. Самое главное, осколков нет! Это самое важное, а что не хочет меня видеть — пусть… Да, а ты знаешь про Фартушнайку?! Она очень переживала! И вчера от кровоизлияния в мозг — прямо на дороге.

Ну что ж, пусть считается, что переживала, что кровоизлияние.

Костя спросил о постороннем:

— Что это все рисуют у тебя?

Но оказалось, что невозможно сейчас здесь спросить о постороннем — все получается о том же!

— Это я попросила: как они представляют памятник Кубарику. Один мальчик из старшей группы сказал, что сделает настоящий памятник из камня. Потому я им задала.

Мальчик взялся сделать памятник из камня! Костя невольно вспомнил, что и Сапата начинал с могильных памятников.

Нина смотрела грустно и как-то отчужденно. Давно ли Костя поднимал ее в небо, а там, в вышине, отпускал и ловил — захватывающий танец, который не танцевал больше никто и никогда! Только накануне Нина кричала в телефон: «Прилетай скорей!» — и вот вдруг он здесь словно чужой. А ведь Нина не может знать, что произошло между Костей и Фартушнайкой там, на пустынной дороге, недалеко от развилки. Не может знать, но все равно, происшедшее словно разделило их прозрачной стеной.

Так мало их — людей, близких Косте, так трудно ему, кентавру, всегда было находить людей, родных по духу, — и тем больнее натолкнуться на прозрачную, но непробиваемую стену. Вот попробуй и реши: счастье или несчастье родиться таким, как он, — единственным?!

Костя потоптался.

— Так я, пожалуй, полечу. Передавай Свете привет. — Не удержался и добавил: — Если ей приятно от меня привет, после того как я ее перехватил там, у станции.

Нина старательно улыбнулась, но отчуждение чувствовалось в самой старательности этой улыбки:

— Да-да, передам. Когда она допустит меня.

— Так я полечу, — повторил Костя, и на этот раз Нина молча кивнула.

Костя чувствовал себя ненужным здесь, в «Козликах», и одиноким. И всегда он будет отныне одиноким — в самых людных компаниях. Потому что никому не сможет рассказать о тому что произошло на пустынной дороге неподалеку от развилки… Да, никому. Родителям? Нет. Лоське? Нет. Сапате? Нет. Дашке? Может быть, рассказал бы Дашке, но той не до брата, она занята своими страстями. Или даже нельзя и Дашке… От одиночества лекарство одно — полететь! То есть и там, на высоте, он одинок, но в небе одиночество привычно и естественно, а на Земле — тягостно.

И еще Костя подумал, что он все-таки сделал свое дело. Так говорится в каком-то известном романе, Костя забыл, в каком: «Сделал свое дело…» Вот и он сделал свое дело, хотя, может, и не очень умело: и для Нины, и для Дашки, и для того странного человека, чей голос слышал во сне. Сделал свое дело…

Костя скользил на распластанных крыльях в поисках восходящего потока. И поток нашелся — небывало мощный. Невидимая со стороны растущая в небо колонна. Костя застыл в невесомости. Наступало растворение.

* * *

Я лежу на спине и смотрю в небо. Синее небо, над которым вторым зрением, космическим, я вижу бездонную черноту и светящиеся пылинки звезд. Небо синее и черное одновременно — двуслойное.