Книга Семи Дорог

Во дворе, за бетонным строительным забором, которым обнесена была площадка, загудела машина. Один раз, второй, третий.

– Ща выйду – у кого-то позвоночник в трусы осыплется! – мрачно пообещал Чимоданов.

– Ой, Петенька! Здорово, что ты согласился! – обрадовалась Улита. – Принесешь ящик воды, чипсов и шоколада! Ну и прочих коробок пять по мелочи. Это к нам служба доставки приехала.

– Я же просил! – раздраженно сказал Эссиорх.

Улита быстро повернулась к нему и ласково пропела:

– Ну да, просил… Тайна, да… Но я подумала… Ты же не против, котик, чтобы наш воробышек поклевал зернышек? А что много заказала: так, пупсик, от ста штук гораздо дешевле!

Чимоданов деловито затопал к выходу. В дверях он остановился и озабоченно спросил:

– А деньги? Или, может, Зигю с собой прихватить?

– Не надо, – деловито затарахтела Улита. – Если водитель будет требовать, скажи ему: «Это за черный «Инфинити» у метро «Профсоюзная». Вот увидишь, все будет тихо! Он подбил его сорок минут назад и втихую уехал.

Петруччо понимающе ухмыльнулся и ушел. За коробками ему пришлось ходить целых три раза. Их сложили под сеткой в ряд, так что получилось нечто вроде бастиона между «светлой» и «темной» стороной.

– А я не буду ничего есть! Эти продукты получены бесчестным путем, – заявил Корнелий.

– Почему это? Ты рассуждай иначе: мы немного пощипали водителя, водитель – ободрал своей «Газелью» бок «Инфинити», водитель «Инфинити»… – Улита на секунду закрыла глаза. – Взял вчера восемнадцать тысяч евро за то, что выдал государственный диплом африканскому студенту. Студент приехал в Россию полгода назад, знает только два лекарства – ципролет и сушеные плавники акулы, а вернется с дипломом, что он доктор! Ну и так до бесконечности!

– А мне плевать, что делает кто-то! Мне не плевать, как поступаю я! Просто не буду – и все! – упрямо сказал связной света и ничего не ел до вечера.

Эссиорх тоже не ел, но при этом воздерживался и от благородного дрожания губ, и от многозначительного хмыканья, и от негодующего отставления в сторону ножек, в которых Корнелий так и не сумел себе отказать.

* * *

Стемнело. Лампы не горели. Старый зал был обесточен. Улита попыталась разжечь костер, но зал быстро задымился, и огонь погасили. Все сидели, кашляли и ругали ее.

– Подумаешь! – фыркнула она. – Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Зато теперь у вас есть объединяющая тема: критика меня, любимой! Не стесняйтесь! Я все прощу и всем припомню!

– Давайте спать! Хочу сразу предупредить: кто на мой поролон сунется – схлопочет тесаком! – сказала Варвара, когда объединяющая тема в лице Улиты отправилась шастать по раздевалкам в поисках чего-либо пригодного для мародерства.

Мефодий и Дафна были вместе уже больше суток, но все никак не могли разлучиться. Даже руки мыть ходили вместе. Им казалось, что стоит расстаться хотя бы на миг, и… Говорили они жадно и хаотично, не слыша друг друга. Меф лежал рядом с любимой на мате, держал ее за полусогнутый указательный палец – получались два встречных крючка, вроде стыковки детской железной дороги – и в восьмой или девятый раз, не замечая этого, спрашивал:

– Ты как?

– Она прекрасно! Лучше не бывает ваще! Но люди хочут спать! – заорал Чимоданов, наугад швыряя в Буслаева ботинком. Тот, не долетев, запутался в сетке. Почему-то шепот Мефа мешал Петруччо, а глупый хохот Зиги, которого щекотала Прасковья, нет. И пыхтение Мошкина, который вздумал поотжиматься на сон грядущий, тоже.

Постепенно все уснули, а часа в три Меф был разбужен громким плачем. Плакал Зигя. Он подскакивал на сдвинутых скамейках, вынесенных из мужской раздевалки, кричал и звал маму. Причем Прасковья его не устраивала. Он не узнавал ее, отталкивал и звал другую.

Мефодий включил фонарь и увидел, что Шилов прижал к себе голову Зиги и успокаивает его, гладя по коротким волосам.

– Тихо, Никита! Тихо! Мама скоро придет! Я здесь!

Когда на него упал свет, Виктор вскинул голову. Мимолетная доброта исчезла с лица – оно вновь стало злым.

– Сгинь! – прошипел Шилов. – Руку отрублю вместе с фонарем!

Буслаев торопливо убрал фонарь, но Зигю, который уже начал было засыпать, все равно потревожил свет. Он снова стал всхлипывать, потом икать, и послышалось, как он безостановочно повторяет:

– Витя! Где моя мама? Позови ее!

Проснулась Варвара. Заворочался и что-то недовольно проговорил во сне Чимоданов. Улита сердито сказала животу: «Ты хоть лежи спокойно!» Зигя плакал все громче. Жутко было лежать и слушать, как в темноте ноет, всхлипывает и, заикаясь, повторяет одно и то же огромное, похожее на холм существо.

Дафна потянулась к рюкзаку. Тихие, чуть свистящие, как поющая в ночи птица, звуки флейты растворились в пространстве пустого зала. Зигя перестал икать, бормотание стало неразборчивым – различалось только «мамамамаммм». Потом он глубоко вздохнул несколько раз, приподнялся на локте и заснул.