Книга судьбы

– Нет, Хамид, все было не так, – уговаривала я. – Мой дорогой, ты неправильно понял. Мне известно то, чего ты не знаешь: Шахрзад сделала это ради нас обоих. Ведь прежде всего она была женщиной и мечтала, как все, о тихой семейной жизни с мужем и детьми. Помнишь, как она ласкала Масуда? Он заполнил пустоту в ее сердце. И она не смогла лишить Масуда отца, сделать его сиротой. Хотя она и верила в борьбу за свободу, хотя высшей целью было счастье всех детей, Масуда она полюбила материнской любовью – и, как всякая мать, для своего ребенка она сделала исключение. Для нее, как для любой матери, важнее было счастье ее ребенка, ее мечты о том, как он будет расти. Понятная, конкретная цель в отличие от абстрактного лозунга счастья для всех. Инстинкт, пристрастие, которому поддается каждый, став родителем. Ни одна женщина не способна испытывать к ребенку, умирающему в Биафре, такое же сочувствие, как к своему родному. За те четыре-пять месяцев, что Шахрзад прожила с нами, она стала матерью. Она не могла допустить, чтобы ее сын лишился отца.

Хамид удивленно поглядел на меня, подумал и возразил:

– Это ты ошибаешься. Шахрзад была сильной, настоящим бойцом. Она верила в наши идеалы. Нельзя сравнивать ее с заурядной женщиной – даже с такой, как ты.

– Мой дорогой, можно быть сильной, быть настоящим борцом – и все-таки оставаться женщиной. Одно другому не помеха.

И мы оба замолчали и сидели тихо, пока Хамид не повторил:

– У Шахрзад были великие цели. Она…

– Да, и она была женщиной. Она говорила со мной о своих чувствах, о той стороне своей натуры, которую ей приходилось скрывать, о страданиях женщины, столь многого в жизни лишенной. Она говорила о том, о чем прежде ни с кем не имела возможности поговорить. Скажу кратко: однажды она призналась, что завидует мне. Ты можешь в такое поверить? Она – и завидует мне! Я приняла это за шутку. Сказала, что это мне следовало бы завидовать – она была настоящей современной женщиной, а я, словно сто лет назад, день-деньской возилась по хозяйству. Мой муж считает меня символом угнетенной женщины, сказала я. И знаешь, что она мне ответила?

Хамид покачал головой.

– Она прочла стихотворение Форуг.

– Какое стихотворение? Ты запомнила?

Я по памяти повторила:

Где мой приют?
Неужели все дороги,
Как бы ни петляли они,
Все равно приводят
В пропасть?
Грош вам цена – вам, словечки наивной лжи!
И тебе – воздержание плоти!
Но если я розу вложу в свои косы,
Обрету ли я среди всех бумажных корон
Ту высоту, где не будет фальши?..
Где мой приют?
Приютите меня – вы, беспокойные светильники!
Вы, дома в утреннем мареве,
когда ароматный дым очага
окутывает солнце над крышами!
Приютите меня – вы, безыскусные женщины!
У вас даже пальчики шевелятся
в согласии с тельцем
благоденствующего зародыша,
а в разрезе рубашки всегда
запах свежего молока.

Прочитав стихи, я продолжала:

– Помнишь ночь, когда она покинула наш дом? Она долго прижимала Масуда к груди, целовала его, впитывала его запах, плакала. На пороге она сказала: “Любой ценой нужно сберечь твою семью, чтобы эти дети росли счастливыми, в безопасности. Масуд очень чувствителен, ему нужны оба, и мать, и отец. Он – хрупкий ребенок”. В тот момент я не понимала истинного смысла ее слов. Лишь потом я догадалась, что ее требование – защитить мою семью – не было советом мне. Это она себя уговаривала, с собой боролась.

– Трудно в такое поверить, – возразил Хамид. – Ты как будто совсем о другом человеке рассказываешь, а не о Шахрзад. Разве она не по своей воле вступила на этот путь? Разве она не верила в наше дело? Ее никто не принуждал. Она в любой момент могла уйти, и ее никто бы словом не попрекнул.

– Как ты не понимаешь, Хамид? Это была та же Шахрзад – но другая ее сторона. Та, скрытая, о существовании которой она прежде и сама не подозревала. И ради этой своей женской, материнской природы она успела сделать только одно: спасти тебя от смерти. Она не взяла тебя на дело, чтобы тебя же защитить. И уговорила остальных не связываться с тобой, чтобы защитить их: тебя могли схватить первым. Не знаю, как она их убедила, но ей поверили.