Книга судьбы

В эту пору мне позвонил господин Заргар. Не такой спокойный, как обычно, взвинченный. Он только что узнал о гибели Хамида. Выразив мне сочувствие, он спросил, нельзя ли ему кое с кем из коллег зайти и лично принести соболезнование. На следующий день он пришел, и с ним еще пятеро былых моих друзей с работы. При виде них старая боль обострилась, и я заплакала. Женщины плакали вместе со мной. Господи Заргар покраснел, губы его дрожали, он старался не смотреть на нас. Когда мы успокоились, он сказал:

– Знаете, кто мне вчера позвонил и просил передать вам свои соболезнования?

– Нет. Кто же?

– Господин Ширзади – из Америки. От него-то я и узнал, что произошло.

– А он так там и живет? – спросила я. – Я думала, после революции он вернулся.

– Вернулся. Вы себе не представляете, что с ним творилось. В жизни не видел, чтобы человек так радовался. Словно много лет с плеч скинул.

– Так почему же он снова уехал?

– Не знаю. Я спросил его: “Почему вы уезжаете? Ведь ваша мечта сбылась”. А он только и ответил: “Вот что была моя мечта: смерть надежды или надежда на смерть”.

– Надо было удержать его на работе, – вздохнула я.

– Ты разве не знаешь? – вмешалась госпожа Молави. – На господина Заргара тоже завели дело.

– Как дело? – спросила я. – В чем вы могли провиниться?

– В том же, в чем и вы, – пояснил господин Заргар.

– Но уж на вас-то никак нельзя взвалить подобные обвинения!

Господин Мохаммади возразил:

– Почему же? Господин Заргар, по их мнению, воплощение чиновника, процветавшего при старом режиме: заносчивый и коррумпированный взяточник!

Все дружно расхохотались.

– Как мило! – сказал господин Заргар.

Мне тоже стало смешно. Скоро это будет восприниматься как незаслуженный комплимент – быть причисленным к богачам былого времени.

– Они меня немного помучили, потому что мой дядя был успешным адвокатом, а я учился за границей и жена у меня иностранка, – пояснил господин Заргар. – Помните, как ненавидел меня директор нашего бюро? Теперь он хотел воспользоваться представившейся возможностью и выжить меня – но не вышло. – И он добавил, глядя на меня: – Вы-то где сейчас трудитесь?

– Нигде! Деньги кончились, я отчаялась найти работу.

В тот же день вечером господин Заргар перезвонил мне и сказал:

– Я не хотел заговаривать об этом при всех, но если вам действительно нужна работа, я могу устроить вам кое-что – временно.

– Конечно, нужна! Вы себе представить не можете, в каком я положении.

И я коротко описала ему свою безнадежную ситуацию.

– У нас есть несколько статьей и книга – рукописи нужно отредактировать и перепечатать, – сказал он. – Если найдете машинку, сможете заниматься этим на дому. Деньги небольшие, но и не такие уж маленькие.

– Не иначе Аллах приставил вас ко мне ангелом-покровителем! Но как же я буду работать на вас? Если в бюро об этом узнают, у вас будут ужасные неприятности.

– Они ничего не узнают, – ответил он. – Мы составим договор на другое имя, а работу я сам передам вам в руки. Вам нет нужды показываться в бюро.

– Не знаю, что сказать, как вас благодарить!

– Не нужно благодарить. Вы прекрасный работник, и мало кто владеет персидским языком так, как вы. Постарайтесь найти машинку, а я завтра во второй половине дня привезу бумаги.

Я была вне себя от радости. Но где же добыть машинку? Та, которую отец Хамида много лет назад дал мне попрактиковаться, уже никуда не годилась. И как раз в этот момент позвонила Мансуре. Она была самой доброй и отзывчивой из сестер Хамида. Я передала ей предложение господина Заргара.

– Я спрошу Бахмана, – сказала она. – У них, наверное, найдется в компании лишняя машинка для тебя.

Я положила трубку, впервые почувствовав облегчение – даже счастье, – и возблагодарила Бога за этот день.

Так я начала работать на дому. Я печатала, редактировала, а порой и шила. Госпожа Парвин стала моей помощницей, советчицей и партнером. Почти каждый день она приходила к нам либо понянчиться с Ширин, либо чтобы шить вместе со мной. Из любого заработка она скрупулезно отчисляла мою долю, и я понимала, что мне она отдает существенно больше, чем причитается.

Она все еще была красивой, энергичной женщиной. С трудом верилось, что после смерти Ахмада у нее больше никого не было – но глаза ее и поныне увлажнялись, когда она вспоминала о нем. И пусть люди говорят, что хотят, – это была прекрасная, благородная женщина, которая помогала мне гораздо больше, чем кровные родственники. Она была столь добра и великодушна, что жертвовала своим удобством и своей выгодой ради нашего блага.

Фаати тоже пыталась помочь, как могла – только мало что могла при двух маленьких детях и скромном заработке мужа. В ту пору всем приходилось нелегко. Из всех, кого я знала, хорошо зажили только Махмуд и Али – знай себе богатели. Отцовский магазин (который вообще-то принадлежал теперь матери) они заполняли добром, полученным по казенной цене, а потом втридорога перепродавали на базаре.